Все начинается с игры в этом подлунном мире и кончается бедою.
Это случилось в тот час, когда веревки шатра мрака натянулись на колышки светил и звезд, попросту было вечером. О, Диарбекир, без которого не могут жить хоть раз здесь побывавшие! Пахло полынью, позвякивали бубенцы на шеях еще не уснувших верблюдов, и всюду слышались детские голоса.
— Гариб! — сказала Шасенем, прыгая на одной ноге. — Давай играть в поцелуи. Если завтра я приду в мектеб первая, ты проиграл два поцелуя, ты первый — я проиграла!
— Зачем буду играть в эту игру? — сказал Гариб. Он уже носил папаху на голове — ему шел пятнадцатый год, ей не исполнилось четырнадцати.
— Боишься проиграть? — засмеялась Шасенем.
— Хочешь, сыграем, мне все равно.
— Гляди же, не проиграй! — сказала Шасенем и побежала к башенкам, обрамлявшим ворота Золотой крепости шаха Ахмада.
А Гариб свернул к стойбищу войлочных кибиток, которые едва виднелись во тьме.
Всю ночь прохлада поглаживала землю. В воздухе, забираясь в кибитки, реяли сны. Пришел час, когда небо положило, как подарок на блюдо, золотой диск солнца. Шасенем вбежала во дворик мектеба — еще нет Гариба! — и стала поджидать, глядя на ворота. Один за другим входили ученики: меньшие принялись метать альчики — бабки. Долговязый Шавелед спросил:
— Хорошо ли сегодня почивал ваш отец, шах Ахмад, да не сядет ни одна пылинка на пути его совершенства?!
Шасенем в ответ только тряхнула косичками, а когда в ворота вошел Гариб, запрыгала:
— Ты проиграл! Ты проиграл! Плати два поцелуя! — и подставила щеку.
Гариб не знал, куда деть глаза от стыда: ведь на него смотрел Шавелед! Гордо Гариб два раза прикоснулся губами к щеке Шасенем и сказал:
— Давай сыграем еще!
— Опять проиграешь! — сказала Шасенем.
К ним подошел Шавелед:
— Примите и меня в эту игру.
— Нет, — сказала Шасенем.
— Почему?
— А ты подумай! — сказала Шасенем и засмеялась. — К долговязому долго ум не приходит! — и убежала в мектеб.
Мир потемнел для Шавеледа, как бычок кинулся он на Гариба. Удар Гариба сшиб его с ног, Шавелед вскочил, готовясь нанести ответный удар. Но в воротах показалась чалма, за нею рыжая, крашенная хной борода, а потом и весь целиком домула Сеитнияз-мюнеджим. Ученики исчезли в помещении.
Они расстелили там свои кошмы и коврики — мальчики с одной стороны, девочки с другой, прислонили тетради и книги на доски-подставки, открыли пеналы с чернильницами, поджали под себя ноги и начали зубрить каждый свое, покачиваясь вперед и назад, сгибаясь и разгибаясь. Младшие учили азбуку, старшие — священные стихи. Домула Сеитнияз-мюнеджим уселся, возгласил:
— Благословение над шахом Ахмадом и над семьей его, пока сверкает молния и солнце восходит с востока! — и посмотрел одним глазом на Шасенем.
О, комната шахини, драгоценный алмаз! Сколько в ней ковров! Сколько одеял! Сколько сундуков! И все блестит, будто смазано салом. Шах Ахмад сидел на сундуке. А шахиня, разодетая — одних колец на ее руках было шестнадцать, нарядная, как курица, которая привела себя в порядок клювом, ходила по комнате и жалобно говорила:
— То кровь льется из моих глаз, то сердце горит от скорби…
— Что случилось? — спросил шах.
Шахиня хлопнула в ладоши, и в комнату вошел Шавелед. Он упал на колени:
— Милостивый шах! Если сказать — язык жжет, не сказать — тоже плохо.
— Говори!
— Гариб осмелился солнце измазать грязью, он играет с луной в поцелуи!
Шах швырнул Шавеледу серебряную монету:
— Бери и убирайся!
Подобрав монету, Шавелед удалился. Шах походил, походил и сказал:
— А почему бы им не играть в поцелуи? Всем известно, их обручили еще в колыбели.
Шахиня пришла в великий гнев:
— Как? Вы согласны, чтобы они играли в поцелуи?! Но Гариб так беден, что его кибитку можно на одной курице перевезти!
Шах сказал:
— Я написал бумагу визирю, отцу Гариба, что выдам за его сына свою дочь.
— Раз визирь умер, его бумага тоже умерла, — сказала шахиня. — А украшать райской розой верблюда… Вы хотите, чтобы все шахи и падишахи перестали посылать к вам послов?
— Не хочу…
— Ну а если не хотите, так нечего выдавать Шасенем за безродного сироту! А я… я Шасенем не пущу больше в мектеб. Нечего ей учиться!
— Пусть не учится… — сказал шах.
— Да! Она уже достигла брачного возраста, — сказала шахиня и дернула шаха за рукав. — О мой шах! Выдайте ее за Шавеледа, его отец как-никак мой брат, а не какой-то там сын чабана.
— Нет, — сказал шах. — Шавелед доносчик, а доносчиков награждают деньгами, за них не отдают дочерей.
И еще один черный ворон ночи скрылся в гнезде, и взлетел еще один белый гусь утра. Гариб вбежал во дворик мектеба, заглянул во все углы, обрадовался, что пришел первым, и стал поджидать, глядя на ворота. Один за другим входили ученики, меньшие начали метать альчики-бабки. Шавелед сказал:
— Мечтаешь, Гариб? Как бы к дырявому халату пришить золотую заплату? — захохотал и ушел в помещение мектеба.
А Шасенем все еще нет. Нет и нет Шасенем! Где же, спросите, была Шасенем? Во дворце. Она была во дворце и металась по комнате, и в ее уши входили, не достигая сердца, слова шахини:
— Дитя! Я тебе говорю, а ты меня слушайся!
— Ну в последний раз! — крикнула Шасенем.
— Нет! Ты уже достигла брачного возраста. Хватит тебе буквами да звездами баловаться.
— Только на сегодняшний день пусти!
— Нет, теперь ты займешься другим: настало время тебе готовиться к свадьбе.
— Ты хочешь отдать меня замуж? — удивилась Шасенем, ибо эти слова достигли дна ее души. — За кого?
— Благонравная дочь не задает такие вопросы, — сказала шахиня, вышла и заперла снаружи комнату Шасенем на запор.
О Гариб! Не оглядывайся на ворота, не ожидай, что в них покажется солнце! Не солнце, крашенная хной борода в них показалась. Ученики бросились в дверь, домула Сеитнияз-мюнеджим скрылся за ними, лишь тогда Гариб оторвал глаза от ворот и вошел в помещение.
