Покачиваясь, ученики уже зубрили каждый свое. Только успел Гариб постелить свою войлочную кошму, как услышал:
— Эй! Гариб! Ты выучил свой урок?
Гариб подошел к домуле, но взор его все еще блуждал возле дверей.
— Ты думаешь, что урок за тебя мне ответит вон та дверь? — спросил домула.
Ученики захихикали. Гариб бросил вокруг отчаянный взгляд и неожиданно для себя запел:
Домула выпучил глаза, ученики разинули рты. Гариб пел.
Домула взвизгнул:
— Ты что?! — поднял палку.
Гариб увернулся и выскочил вон. Нахлобучив папаху, слетевшую с его головы, он помчался прямо к крепости шаха Ахмада; крадучись, проскользнул за спиной ясаула с золотым копьем, охраняющего ворота; вскочил на коня с золотой попоной: конь стоял под окнами дворца возле золотых яслей с кишмишем и горохом. Со спины коня Гариб взобрался в окно и очутился в комнате Шасенем.
— Гариб?! — воскликнула Шасенем. — Давай свою щеку! Я проиграла! Скорей! А то нас могут увидеть, и тогда все пропало. Меня больше не пускают в мектеб! Говорят, я достигла брачного возраста. Скорей давай щеку!
— Нет, Сенем, мы не будем больше играть в эту игру. Всем известно, мы предназначены с колыбели друг другу. Завтра же пошлю мать к шаху Ахмаду сватать тебя.
— А если отец меня тебе не отдаст?
— Тогда я тебя украду! — сказал Гариб и выпрыгнул в окно.
Шасенем выглянула: вздрагивая кожей, стоял конь возле яслей с кишмишем и горохом, но Гариба и след простыл.
— Что стрела минует цель, видно по натянутой тетиве. Перед шахом Ахмадом стояла мать Гариба, теснились придворные, старая Абадан говорила:
— … Шасенем и Гариб достигли брачного возраста. Настало время, справедливый шах, исполнить бумагу.
Она протянула шаху бумагу, на ней две подписи и печать. Шах Ахмад поморщился и сказал:
— Раз твой муж умер, бумага тоже умерла, — разорвал бумагу и швырнул клочки на ковер.
Держатель царственного кувшина полил шаху воды — вымыть руки после бумаги, и держатель царственного полотенца стал их вытирать. Абадан поправила клок седых волос на голове и сказала:
— О шах! Каждое неисполненное обещание — это безводное облако, ненаточенная сабля и бесплодное дерево. Не будет тебе удачи! — и повернулась, чтобы уйти.
Но ясаулы подхватили ее под руки и поставили перед троном.
— Вот, оказывается, какой у тебя злодейский умысел! — сказал шах.
Держатель царственного полотенца воскликнул:
— Наш шах — по ярости и мести Сатурн! По милости — Юпитер! По силе и стремительности — Марс! А по могуществу таков, что солнце является его рабом!
— Повелеваю! — сказал шах. — Имущество у этой презренной старухи отобрать. А ее, и ее сына Гариба, и ее дочь изгнать в Змеиные пески. Пусть пасут там наших овец.
О превратный мир! Дудели трубы, гремели барабаны, толпились люди, ясаулы уводили в изгнание Гариба, его старую мать Абадан и его сестру смуглую Гюль-Джамаль: у всех троих руки были связаны за спиной. За ними ясаул вел под уздцы клячу, такую худую, что и вороне клюнуть некуда. На клячу была навьючена ветхая кибитка: рваные кошмы трепались на ветру и торчали колья.
В окне Золотой крепости стояли шах, шахиня и Шасенем. Шасенем крикнула:
— Гариб!
Гариб услышал, обернулся, крикнул:
— Не забывай меня! Помни, что я живу!
Ясаулы копьями подтолкнули Гариба. Шасенем вцепилась руками в подоконник, да так, что шах и шахиня не могли оттащить ее от окна. Она смотрела, как ясаулы все дальше уводили в пески Гариба, его мать, и сестру, и навьюченную кибитку. И когда все исчезло среди песчаных барханов, Шасенем сказала:
— О великий аллах, охрани его от бед и несчастий и не посылай ему другого горя, кроме любви ко мне!
Жаждущему судьба посылает воду не только в золотом сосуде, но и под камнем в пустыне. Смуглая Гюль-Джамаль, сестра Гариба, пасла шахских овец, свистел и щелкал в ее руке бич, вился дымок над рваной кибиткой, старая Абадан готовила пищу, выходя из кибитки и вновь в ней скрываясь. Из-за барханов появился путник, он был в простой одежде, с посохом, в пастушьей папахе, борода его была одета серебром.
— Мир этому дому, — сказал путник.
— Добро пожаловать, здравствуй, — ответила Абадан. — Войди в кибитку, странник. Сядь, отдохни, сними свою обувь.
Путник вступил в полумрак кибитки. В ней было пусто, только на очаге в казане варилось мясо, на решетчатом остове висело несколько кожаных бурдюков и сосудов, да в стороне на кошме лежал Гариб: его глаза были широко открыты, но в них не было жизни. Путник сел возле очага и снял свои грубые башмаки. Абадан кивнула на Гариба:
— Сынок. Уже целый год лежит.
— А какова причина болезни?
Абадан положила гостю в миску кусок мяса и сказала:
— Хотя тело его здесь, но его сердце там. Только раз в сутки, вскоре, как загорится звезда Зухре… он сядет, возьмет в руки саз и запоет. Но и тогда он нас не узнает…
Гариб пошевелился.
— Вот… Сейчас… — прошептала мать.
В дверном проеме на небе начала разгораться Зухре, вечерняя звезда. Гариб привстал, мать сунула ему в руки саз, Гариб ударил пальцами по струнам и запел:
