— Гариб!.. Гариб!..
Гюль-Нагаль и подружки схватили ее за руки, остановили.
А Гариб промчался мимо Шавеледа, мимо ясаулов, охраняющих ворота, ясаулы устремились за ним. По каменной лестнице Гариб вбежал на верх башни, закрыл за собой на болт тяжелую дверь. В нее с разбега уткнулись ясаулы, затрясли, загрохотали. С вершины башни Гариб крикнул:
— Э-эй, люди Диарбекира!.. — и, ударив пальцами по струнам саза, запел:
К Золотой крепости сбегались толпы народа, с башни долетал голос Гариба:
Молча слушал народ. В тяжелую дверь, запертую болтом, врезались топоры, летели щепки. Гариб пел:
Тут ясаулы ворвались на вершину башни и схватили Гариба.
Пришел день конца его жизни и конца его смерти: Гариб стоял перед шахом, его держали ясаулы.
— Неужели ты забыл о страхе передо мной? — спросил шах.
Гариб сказал:
— Мир полон словами, а я знаю только одно слово: Шасенем.
— Ты безумен, — сказал шах. Гариб сказал:
— Безумие человека в том, что он скоро забывает и горе и радость. А я не безумен: как же могу забыть любимую?
Шах подумал и сказал:
— Отрубить ему голову!
И его слова пошли из уст в уста, пока не дошли до Шасенем.
— Шах приказал отрубить ему голову! — сообщила ей Гюль-Нагаль.
Вырвавшись из рук подружек, Шасенем выскочила на базар. Горожане пробовали остановить ее, уговорить, но она видела только их открывающиеся рты, а слышала «отрубить ему голову» — голос Гюль- Нагаль.
В воротах Золотой крепости ясаулы преградили ей путь. Отбросив их копья, Шасенем кинулась во дворец. Шахиня перехватила ее, тоже что-то говорила, но и ее Шасенем не слыхала, а слышала «отрубить ему голову».
Ничего другого не видя, ничего другого не слыша, вбежала Шасенем в комнату шаха. И он пытался ее успокоить, нежно гладя дочь по голове, что-то говорил, открывая и закрывая рот, пока Шасенем вдруг не заплакала. Сквозь ее плач все тише звучало в ее ушах «отрубить ему голову», все яснее делался голос шаха, сперва он журчал подобно ручью, потом она начала понимать слова:
— … Пойми, я и сам не хочу рубить ему голову. Но как я могу его не казнить? Я отослал его в Змеиные пески, он вернулся. Без головы он уже не сможет вернуться!
— А если я сделаю так, что он уйдет и не вернется никогда?
— Как так?
— А так…
И, наклонившись к отцу, Шасенем стала объяснять как.
В этом мире к сладости примешана горечь, за днем следует ночь, за пиршеством — горе, за радостью — печаль, за богатством — бедность, за дружбой — вражда. Когда ясаулы выпустили Гариба из темницы, он прибежал в сад и крикнул: «Сенем!»
Шасенем вышла к нему:
— Здравствуй, Гариб. Хорошо, что тебя выпустили. А теперь уезжай.
Гариб сказал:
— Меня не страшит ничего, пока ты любишь меня. Шасенем опустила голову:
— Гариб! Я должна сказать тебе правду. Видишь, я спокойна, и глаза мои уже не в слезах, Я тебя не люблю.
— Не говори так со мной, — улыбнулся Гариб. — Смотрю я на твое прекрасное лицо, Сенем, и нет у меня иного желания, как умереть, любуясь тобой.
— Я на самом деле тебя не люблю! Гариб удивился:
— Твое сердце не может чувствовать того, что говорит твой язык. Не верю тебе!
— Я отрезала тебя от своего сердца. Гариб вскочил:
— Сенем! Не шути со мной!
— Мои глаза теперь глядят на тебя как на доску!
— Что ты говоришь! Что ты говоришь! — Гариб потряс кулаками, не веря и не находя себе места.
— Не стучись напрасно в эту дверь, она из холодного железа, — сказала Шасенем.
Гариб обхватил руками ее голову, посмотрел ей в глаза, отшатнулся:
— Вот какова твоя верность. Меня жалеют камни, но не жалеет твое сердце.
— Это все праздные разговоры, — сказала Шасенем. — Ступай отсюда! Я запру за тобой ворота.
Гариб разорвал свой ворот:
— Зачем, зачем я остался тем же, а ты уже не та! И, подняв с земли свой саз, быстро пошел к воротам.
— Гариб… — окликнула его Шасенем, он обернулся, все еще надеясь на чудо. Она спросила: — Куда ты направишься? В какую сторону? В какой город?
Гариб сказал:
— У бродяги тысяча одна дверь! — И выскочил в ворота.
— Гариб! — крикнула Шасенем и тоже побежала к воротам.
Она выглянула, но Гариб уже скрылся среди базарных лавок.
И Шасенем начала молитву:
