Хроники Фрая

норовившей скрутиться в рулон термобумаги. Я оторвал кусок, на котором было от руки написано: «Привет! У Вас есть что-нибудь для нас?»

Я положенным образом вставил в машинку то, что прислал мне Сондхайм, набрал номер и нажал на кнопку передачи.

Через несколько минут ко мне поступило радостное «Спасибо!».

Сколько команд участвует в игре, я не знал и только сейчас сообразил, что ни при одном его невротическом звонке, имевшем целью удостовериться, что я буду весь вечер сидеть у факса, Стивен не сказал мне, сколько вызовов я могу получить – один или больше.

Проснулся я в три часа ночи. Книжка «Атлант расправил плечи» лежала у меня на коленях, факс ни разу больше на связь не выходил.

Неделю спустя я получил ящик кларета «О-Батайе» и благодарственную записку от Стивена Сондхайма:

Поиски сокровищ прошли прекрасно. И не в малой мере благодаря вашей доброте.

Большое спасибо,

Стивен.

На совместную работу – ни намека. Я и по сей день жду, когда мне ее предложат.

Ко времени, когда редактором «Слушателя» стал Алан Корен, факсы обратились в повсеместное знамение века, и в том, что я месяц за месяцем посылал ему написанное мной, не посещая находившуюся на Мэрилебон-Хай-стрит редакцию, ничего странного уже не усматривалось. Семь или восемь лет спустя мне пришлось побороться с газетами и журналами за то, чтобы они зарегистрировались в Интернете и обзавелись адресами электронной почты, но это уже совсем другая история для совершенно другой книги и совершенно другого круга читателей.

Каламубрист[143]

Самой, возможно, стильной и противоречивой фигурой журнального мира Лондона был в те дни карикатурист, редактор и бонвиван Марк Боксер. Это он создал обложки для цикла романов «Танцы под музыку времени», все двенадцать томов которого стояли у меня на полке рядом с другим циклом – «Дарами забвения» Саймона Рейвена, которому я отдавал (и сейчас отдаю) предпочтение. В шестидесятых Боксер руководил созданием и выпуском первого в Британии цветного журнального приложения к газете («Санди таймс»), ныне же был главным редактором «Татлера». Как-то во второй половине восьмидесятых я получил от Боксера письмо с просьбой позвонить в его рабочий кабинет.

– А, ну да. Стивен Фрай. Здравствуйте. Могу я пригласить вас на ленч? Завтра у Лангана, годится?

О ресторане «Пивная Лангана» я слышал, но никогда еще в нем не бывал. Основанный Питером Ланганом, Ричардом Шефердом и актером Майклом Кейном, он приобрел репутацию одного из самых гламурных и эксцентричных ресторанов Лондона. Гламурность обеспечивалась принадлежавшей ресторану коллекцией произведений искусства, меню работы Патрика Проктора и постоянным присутствием за его столиками кинозвезд, аристократов и миллионеров; эксцентричностью же ведал Питер Ланган. Этот новатор ресторанного дела, вечно пьяный ирландец, склонный к резким перепадам настроения, был печально известен своим обыкновением оскорблять посетителей, к которым он внезапно проникался непредсказуемой неприязнью, рвать в клочья счета тех, кому хватало смелости спорить с ним, гасить сигареты в их салатах и гнать их вон из ресторана. С бутылкой «Круга» в одной руке и сигарой либо сигаретой в другой он переходил, пошатываясь, от столика к столику, смеясь и ругаясь, улыбаясь и рыкая, обнимая одних и отталкивая других. Кухня в ресторане была приличной, но не безупречной, обстановка – волшебной, а опыт, который в нем можно было приобрести, столкнувшись с Питером, – незабываемым. Дон Бойд рассказал мне, что его жена, Хилари, как-то обнаружила в поданном ей там салате слизня. Когда мимо их столика проходил икавший Питер, Дон остановил его и указал на нежелательного брюхоногого, устроившегося среди зелени на тарелке жены.

Питер согнулся в две погибели, вгляделся в тарелку.

– Ну что же, спасибо, – сказал он, беря двумя пальцами подрагивавшего живого слизня. – Большущее вам спасибо, дорогой.

Он уронил слизня в свой стакан «Круга», осушил оный и рыгнул.

– Люблю хороших свежих улиток, особенно если с ракушками возиться не требуется. Вкуснотища охеренная.

Я пришел в ресторан пораньше, как приходил на любую назначенную встречу, и меня провели наверх. Марк появился точно в срок.

– Надеюсь, вы не против того, чтобы посидеть здесь, наверху, – сказал он. – Здесь как-то спокойнее. Особенно когда по ресторану шастает Питер. Вы с ним знакомы?

Я ответил отрицательно.

– Вот и постарайтесь не познакомиться, – сказал Марк.

Боксер оказался приятной наружности человеком лет, я полагаю, пятидесяти, но обладавшим моложавостью, которая попросту бросалась в глаза и придавала ему сходство с эльфом. Он был женат на дикторше программы новостей и соучредительнице телекомпании «Ти-ви-эй-эм» Энни Форд. Пока мы управлялись с первыми двумя блюдами, он болтал – очаровательно и весело, перескакивая с темы на тему, – так, точно только для того и пригласил меня на ленч. Истории из его кембриджской жизни привели меня в совершенный восторг.

– В то время было модно выдавать себя за гомосексуалиста. Я носил фантастически узкие белые брюки и уверял каждого регбиста, с каким знакомился, что он – самая сладкая душечка на свете. Тот, кто не вел себя так, казался каким-то странным. Во всяком случае, в моем кругу. А начнешь изображать гея, так никто и глазом не моргнет. Ну и разумеется, девушки на нас просто-напросто вешались. Вам известно, что я единственный, если не считать Шелли, человек, которого изгоняли из университета за атеизм?

– Нет! Правда?

– Ну, почти. Я редактировал «Гранту» и опубликовал стихотворение, уже не помню чье, которое университетские власти сочли богохульственным. И потребовали исключить меня как редактора, однако на мою защиту прямо-таки стеной встали Э. М. Форстер, Ноэл Аннан и другие, так что полное исключение заменили временным, из чистой подлости назначив его на Майскую неделю, чтобы я на Майский бал не смог попасть, да только они не сообразили, что балы-то эти продолжаются далеко за полночь. И едва часы пробили двенадцать, я объявился в «Кингзе», и меня, облаченного во фрак, носили от шатра к шатру на руках, как одержавшего победу героя. Дивная была ночка.

Мне с трудом верилось, что передо мной – человек одних с моим отцом лет. Он обладал даром – если, конечно, это дар – внушать мне более сильное, чем обычно, чувство, что я буржуазен, зауряден и ничем не интересен.

– Итак, a nos moutons,[144] – сказал он, когда подали сыр. – «Татлер». Я знаю, вы уже однажды писали для нас. Чудесная, кстати сказать, была статья. В ней действительно все правда?

Речь шла о моем опусе, напечатанном «Татлером» в том же году, несколько раньше, – мы им еще займемся. Я покраснел точно мак, что происходило со мной при каждом упоминании о той статье.

– Да. Полная.

– Боже милостивый. Ну ладно. Журнал… Вы его, кстати, читаете?

– Время от времени… То есть нельзя сказать, что я его не читаю, но, по-моему, я ни разу его не покупал. Не считая номера с моим сочинением.

– Ну и ладно, – сказал он. – Вот взгляните, это номер за следующий месяц. Обложки у нас в последнее время чудесные. Мы позвали в главные художники Майкла Робертса. Он великолепен – никакими словами