продувавший на сцене свои инструменты, блеск люстр и обилие снеди сперва настроили всех на чопорный лад, но Саше удалось с первых минут снять эту торжественность. Он сам произносил тосты, один смешнее другого, то и дело вскакивал и, как официант, накладывал кушанья наиболее застенчивым артистам, сам «завел» оркестр и даже некоторое время дирижировал им, а потом, соскочив со сцены, потащил Наташу танцевать русскую польку. Танцы перемежались анекдотами, которые замечательно рассказывал Москалев: официанты, забыв о своих обязанностях, сгрудились вокруг него, пели песни. Выяснилось, что у Саши весьма незаурядные вокальные данные, потом Саша сменил пианиста за фоно — Наташа была поражена, свекровь не успела еще рассказать, что сын ее окончил музыкальную школу, — пели романсы, хором и соло. Словом, когда артисты усаживали новоиспеченных супругов в машину и благословляли на первую брачную ночь, Саша уже всем был родным.
…Саша оказался бережным и чутким, чего Наташа совершенно не ждала от него, привыкнув к бурным объятиям и поцелуям в самых неожиданных местах. И вдруг в их плотно прикрытую, но незапертую дверь раздались какие-то глухие удары, точно кто-то третий рвался разделить с ними блаженство.
— В самый ответственный момент, — задыхаясь от страсти, пошутил Саша.
— Что это? — испуганно спросила Наталья.
— Это твоя дорогая свекровь затеяла мыть полы и ударяет шваброй о нашу дверь!
— Боже мой, но ведь дверь не заперта!
— Не бойся, грань она не перейдет. Пошарит шваброй под дверью и успокоится. Это обыкновенная женская ревность, не злись на нее…
Наташа не злилась. Наоборот, как ни старалась свекровь испортить с невесткой отношения и указать Наташе «место», ей это не удалось. Стоило сделать замечание, что Наташа много ест, как Наташа тут же покладисто благодарила и соглашалась, что ей правда надо беречь фигуру. Стоило свекрови заметить, что, напротив, Наташа мало ест и уж не беременна ли она, раз нет аппетита, и если беременна, то рановато для того, чтоб виновником беременности считать ее сына, Наташа кротко отвечала, что нет, она не беременна, просто уже сыта.
— Ты хочешь сказать, что я невкусно приготовила, — пыталась вцепиться свекровь.
Наташа возражала, что никого не знает, кто бы так замечательно готовил, как она, Мария Игнатьевна.
— У тебя мудрый нрав, — одобрял ее Саша.
Дело было не во нраве. Наташа просто жалела, иногда до слез, эту одинокую женщину, которая подскакивала к телефону всякий раз, когда он звонил, надеясь, что о ней вспомнила единственная подруга. Но у подруги была большая семья, внуки, и она звонила редко. Наташа видела, что свекрови неудобно перед ней, невесткой, что ею никто не интересуется. Ведь она уже нарассказывала, какой была чудесной учительницей и как ученики ее боготворили, но следов этого боготворения, по-видимому, не осталось.
Петька, унаследовавший благодушие Наташи, повел себя, по словам Саши, с Марией Игнатьевной как настоящий дипломат. Но тут Саша был не прав. Дело было не в дипломатических способностях Петра. Просто он привык к тому, что его все любят, и не мог допустить мысли, что бабушка Мария Игнатьевна не будет обожать его, как многочисленная публика, окружавшая его в театре. Поэтому Петька в упор не слышал слов, произнесенных ею ядовитым шепотом соседкам на скамейке: вот, навязал сынок на шею чужого ребенка. Петька ходил с ней в парк кормить синичек и белок — Мария Игнатьевна считала своим долгом заботиться о божьей твари, — посещал магазин, помогал нести покупки, и мало-помалу Мария Игнатьевна приобщила его к своему излюбленному занятию — посещению дневных сеансов кинотеатров, в которых шли старые, времен ее молодости картины. Это свое увлечение она скрывала от всех, даже от сына, и Петька ни разу не выдал ее. На вопрос: «Где вы были?» — он неизменно отвечал: «Гуляли».
Таким образом, очень скоро соседки перестали слышать фразу насчет «чужого ребенка». Проходя мимо них, Мария Игнатьевна с гордостью сообщала, что они с внучком идут в парк.
И Наташа могла спокойно уехать вместе с театром на гастроли сперва в Улан-Удэ, потом в Караганду. Петька оставался с бабушкой.
И вот теперь август, море, солнце, наполнившее небо до краев. Саша, на которого грех жаловаться, выполняет каждое ее желание. Они обедают в дорогих ресторанах. Покупают на рынке самые лучшие фрукты.
Но на сердце у Наташи будто какой-то тормоз, который не позволяет ей расслабиться и отдаться беззаботно своему счастью.
Вечером Наташа и Саша спустились в концертный зал — слушать Сергея Захарова.
Наташа обожала этого певца так, будто сама была не искушенной в своем ремесле актрисой, а девчонкой, всерьез полагающей, что все эти жесты, эта раскованность, этот взгляд, то тоскующий, то полный огня и страсти, — все идет исключительно от сердца, а не от мастерства.
Она с детства любила этот низкий, бархатный голос, поющий исключительно о любви, об одной только любви, счастливой и неразделенной, о загадочной страсти, вдруг охватывающей человеческое существо с неодолимой силой, о высоких и вечных чувствах, — словом, о том, чего нет на свете.
— Великий Боже, — вздыхал Саша, помогая жене застегнуть сзади длинное черное шелковое платье, — что мне предстоит! И все ради тебя! Попробуй только сказать теперь, что я тебе не симпатизирую. И почему только я не запасся в Москве берушами!
— Умножай в уме, — посоветовала ему Наташа, — главное, не вертись по сторонам, а то у нас билеты во второй ряд, неудобно.
— «Неудобно»! А ему удобно распевать о всякой чепухе с томным видом?.. Нет, лучше зарабатывать деньги рыбьим кормом, честное слово!
— Ну, не мучай себя, не ходи! — уговаривала его Наташа.
— Конечно! Если я не пойду, к тебе там мигом кто-нибудь присоседится! Я же вижу, какими глазами на тебя смотрят мужики!
Это было правдой. Куда бы они ни шли, как бы она ни была в этот день одета, мужчины оборачивались ей вслед, случалось, даже столбенели на месте. Ничего подобного еще с ней не было, даже в ту пору, когда Наташа была юна и вся светилась от счастья.
Но сейчас от нее исходило куда более всеохватывающее обаяние, чем то, которое дает счастье, — обаяние успеха и благополучия, обаяние женской неуязвимости и защищенности, и оно действовало безотказно. Ну конечно, загар тоже был ей очень к лицу. Но главное — из ее движений исчезла прежняя робость, даже какая-то виноватость, — она теперь ступала по земле как завоевательница. И никто не подозревал, что это для нее только очередная роль, роль красивой, умной, богатой, сокрушающей все преграды на своем пути женщины.
В ресторанах ее поминутно приглашали танцевать, присылали на их с Сашей столик цветы и шампанское.
Фотограф на пляже каждый день снимал ее — для собственного удовольствия.
Она слышала за спиной восхищенный мужской шепот и завистливый женский.
На рынке торговцы протягивали ей то персик, то кисть отборного винограда:
— Возьми, красавица! Или останавливали Петра:
— Передай своей маме вот эту розу!
…После каждой песни на сцену поднимались девушки, чтобы вручить певцу цветы.
Сергей Захаров привычным движением брал букет, целовал поклонницу, кланялся и снова начинал петь.
Наташа заметила, что когда он поет песни о любви, то смотрит на нее. Он пел, обращаясь к ней одной:
Наташа тоже как завороженная смотрела на певца. Это была песня их времен с Виктором.
Она неслась из раскрытых окон той, первой их осени. Лицо Виктора наплывало на нее из темноты; даже во сне она не видела его так явственно. Во всем этом было что-то чудесное и страшное. Наташа вздохнула.
— Тебя сегодня ожидает сцена супружеской ревности, — наклонился к ее уху Саша. Он перестал зевать и весь напружинился.
