сталкивать враждующие интересы, одергивать того, кто решил, что он один снискал ее милости, играя на его опасениях, что другому доверяют (если уж не любят) больше, чем ему, — вот уловки, которыми она пользовалась в течение всего своего царствования, и это давало ей возможность, довольно часто впадая в грех фаворитизма, все же предотвращать его тлетворное влияние на страну и правительство. Двое вельмож, соперничавших тогда в соискании ее милостей, притязали на это весьма по-разному. Но можно сказать, что граф Сассекс, в общем, был более полезен королеве, а Лестер был дороже женщине. Сассекс был, как тогда говорили, «любимец Марса». Он сослужил королеве хорошую службу в Ирландии и Шотландии, особенно во время большого восстания на севере в 1569 году, которое в значительной мере было подавлено благодаря его военным талантам. Поэтому его, естественно, окружали и заискивали перед ним те, кто желал отличиться на военном поприще. Кроме того, граф Сассекс был более древнего и почтенного происхождения, чем его соперник. Он соединял в своем лице семейства Фиц-Уолтеров и Рэтклифов, а герб Лестера был запятнан позором его деда — жестокого министра Генриха VII, да вряд ли лучше обстояло дело и с его отцом, несчастным Дадли, герцогом Нортумберлендским, казненным в Тауэр- хилле 22 августа 1553 года. Однако фигура, черты лица и приятные манеры — столь грозное оружие при дворе, где властвует женщина, — давали Лестеру более чем достаточное преимущество, чтобы противостоять военным заслугам, знатности рода и откровенной смелости графа Сассекса. В глазах двора и всей страны он был большим любимцем Елизаветы, хотя она (такова была ее обычная политика) никогда этого не выказывала столь решительно, чтобы уверить его в окончательной победе над своим соперником. Поэтому болезнь Сассекса пришлась Лестеру весьма кстати, но она породила в обществе разные слухи и подозрения. Приверженцев первого из графов терзали зловещие предчувствия, а друзья второго тешили себя сладостными надеждами на возможный исход этой болезни. А пока что — ибо в те давние времена возможность решить спор посредством оружия никогда не упускалась — сторонники обоих вельмож, поддерживавших своего покровителя, даже появляясь при дворе, были хорошо вооружены и постоянно нарушали спокойствие королевы своими частыми и шумными ссорами, которые вспыхивали иной раз чуть ли не в самом дворце. Эти предварительные замечания необходимы, чтобы читатель понял смысл последующих событий.
Когда Тресилиан прибыл в замок Сэйс, он нашел там множестве приверженцев графа Сассекса, а также друзей, явившихся помочь ему во время болезни. Все они были вооружены, и на всех лицах читалась глубокая тревога, как будто они ожидали немедленного и яростного нападения со стороны противоположной партии. Один из слуг ввел Тресилиана в переднюю, а другой пошел доложить графу о его прибытии. В передней было только двое джентльменов из свиты Сассекса. Они разительно отличались друг от друга своей одеждой, наружностью и манерами. Старший из них, человек, по-видимому, знатный и в цвете лет, был одет весьма скромно и на военный лад. Он был приземист и крепок, несколько неуклюж, и на лице его читался только здравый смысл и ни следа живости или фантазии. Младший, которому, казалось, было лет двадцать с небольшим, был одет в один из самых ярких нарядов, какие в то время носили знатные люди. На нем был малиновый бархатный плащ, богато украшенный кружевом и шитьем, на голове — такая же шапочка, трижды обвитая золотой цепью с медальоном. Прическа его напоминала ту, какую носят некоторые современные франты, — то есть волосы были зачесаны наверх бобриком. В ушах у него блестели серебряные серьги с крупными жемчужинами. У молодого человека было очень красивое лицо, и он был превосходно сложен. Черты его были одушевлены жизнью и выразительно говорили о твердости и решимости, с одной стороны, и пылкости и предприимчивости — с другой, о способности мыслить и быстроте соображения.
Оба этих джентльмена сидели рядом на скамейках почти в одинаковых позах. Каждый был погружен в собственные мысли, безмолвно глядя на противоположную стену. По взгляду старшего было понятно, что он видел перед собой стену, увешанную плащами, оленьими рогами, щитами, старинным оружием, алебардами и тому подобными предметами, обычными для утвари того времени; во взгляде младшего джентльмена отражалась игра фантазии. Он предавался своим мечтам, и казалось, что пустое пространство между ним и стеной было сценой театра, на которой его воображение расположило своих dramatis personae note 74 и рисовало ему картины, весьма далекие от того, что ему могло представляться сейчас в действительности.
При входе Тресилиана оба вскочили со своих мест и приветствовали его радостно и сердечно — особенно младший.
— Добро пожаловать, Тресилиан! — воскликнул юноша. — Твоя философия оторвала тебя от нас, когда в этом доме можно было надеяться удовлетворить свое честолюбие. Но эта философия благородная, ибо она возвращает нам тебя, когда здесь можно встретить только всякие беды.
— Разве милорд так серьезно болен? — спросил Тресилиан.
— Мы опасаемся самого худшего, — ответил старший джентльмен, — и считаем, что тут действуют самые подлые средства.
— Ну, что вы, — возразил Тресилиан. — Лорд Лестер — человек честный.
— Зачем же ему такие прислужники, какими он себя окружил? — спросил младший кавалер. — Тот, кто вызывает из ада дьявола, может сам быть честным, но он все-таки отвечает за пакости, учиняемые лукавым.
— И вы только одни здесь, друзья мои, — поинтересовался Тресилиан, — когда милорду пришлось так худо?
— Нет, нет, — возразил старший. — Здесь и Трейси, и Маркем, да и еще кое-кто. Но мы несем дежурство только по двое. Некоторые очень устали и спят на верхнем балконе.
— А другие, — подхватил младший, — отправились на пристань в Дептфорде присмотреть себе кораблик, чтобы сложиться и купить его на остатки своих деньжат. Как только все будет кончено, мы положим нашего благородного лорда в зеленую могилку, расправимся, если подвернется случай, с теми, кто ускорил его кончину, а затем отплывем в Индию с тяжелыми сердцами и легковесными кошельками.
— Может быть, и я поступлю так же, — сказал Тресилиан, — как только покончу тут с одним делом при дворе.
— У тебя дела при дворе! — воскликнули оба в один голос. — И ты отправишься в Индию!
— Послушай, Тресилиан, — продолжал юноша. — Разве ты не обручен и не избавлен от ударов судьбы, которые гонят людей в море, когда их ладья охотно бы устремилась в гавань? А что сталось с прелестной Индамирой, равной по верности и красоте моей Аморете?
— Не говори о ней! — вздохнул Тресилиан, отвернувшись.
— Ах, вот как обстоит дело! — сказал юноша, дружески беря его за руку. — Ну, не бойся, я не буду касаться свежей раны. Но это новость неожиданная и печальная. Неужели никто из наших славных и веселых друзей не избегнет кораблекрушения в этой внезапной буре, утратив и удачу и счастье? Я надеялся, что по крайней мере ты, дорогой Эдмунд, достиг пристани. Впрочем, правильно говорит другой мой любезный друг, твой тезка:
Старший джентльмен поднялся со скамьи и, пока младший с пафосом произносил эти строки, нетерпеливо шагал взад и вперед по комнате. Когда тот закончил, он закутался в плащ, снова разлегся на скамье и проворчал:
— Меня, право, удивляет, Тресилиан, что ты потакаешь глупым выходкам этого юнца. Если бы небесная кара обрушилась на добродетельный и почтенный дом милорда, провались я на месте, если не сочту, что это — наказание за дурацкие, хныкающие, детские стишки, занесенные к нам мистером Уолтером Острословом и его друзьями. Они так и сяк коверкают самым неуклюжим и бессмысленным образом наш честный, простой английский язык, который господь бог дал нам для выражения наших мыслей!
— Блант вообразил себе, — со смехом подхватил его приятель, — что дьявол соблазнял Еву стихами и что мистическое значение древа познания относится единственно лишь к искусству отбивать рифмы и скандировать гекзаметры.
В эту минуту вошел камердинер графа и сообщил Тресилиану, что милорд требует его к себе.
Тресилиан увидел, что лорд Сассекс лежит на постели одетый, но очень ослабевший, и был поражен тем, как болезнь изменила его. Граф принял его весьма дружественно и сердечно и спросил, как дела с его сватовством. Тресилиану удалось пока уклониться от расспросов и перевести разговор на здоровье графа,
