причем он с удивлением заметил, что признаки болезни во всех подробностях совпадают с предсказаниями Уэйленда. Он не преминул поэтому сразу же поведать Сассексу всю историю своего приближенного и добавил, что есть надежда вылечить его болезнь. Граф слушал, с недоверчивым видом, пока не было упомянуто имя Деметрия. Тогда он вдруг позвал своего секретаря и велел подать ему шкатулку с важными бумагами.
— Достаньте отсюда, — сказал он, — запись допроса этого мерзавца повара и внимательно проверьте, не упоминается ли там имя Деметрия.
Секретарь сразу же нашел нужное место и прочел: «И допрошенный показал, что помнит, как приготовлял соус к вышеуказанному осетру, отведав коего, благородный лорд заболел. Он положил туда обычные приправы и пряности, а именно…»
— Пропустите всю эту чушь, — перебил его граф, — и посмотрите, не покупал ли он припасов у знахаря по имени Деметрий?
— Так оно и есть, — ответил секретарь. — «И он добавил, что с тех пор не видел помянутого Деметрия».
— Это согласуется с рассказом твоего молодца, Тресилиан, — сказал граф. — Зовите его сюда.
Представ перед графом, Уэйленд с твердостью и ясностью повторил свой рассказ.
— Возможно, — сказал граф, — что ты подослан теми, кто начал это дело, чтобы его завершить. Но помни: если твое искусство мне повредит, тебе придется худо.
— Это было бы суровой карой, — ответил Уэйленд, — ведь и действие лекарств и человеческая жизнь — все зависит от бога. Но я готов рискнуть. Я не так уж долго прожил под землей, чтобы страшиться могилы.
— Ну, раз ты так уверен в себе, — возразил Сассекс, — я тоже попробую пойти на риск. Ученые светила уже не могут мне помочь. Расскажи, как принимать это лекарство.
— Сейчас, — отозвался Уэйленд. — Но я хочу выговорить себе одно условие. Раз я беру на себя всю ответственность за лечение, пусть никакому другому врачу не будет позволено в него вмешиваться.
— Это справедливо, — согласился граф. — А теперь приготовь свое лекарство.
Пока Уэйленд выполнял приказание графа, его слуги, по указанию лекаря, раздели своего хозяина и уложили в постель.
— Предупреждаю вас, — объявил врач, — что первым действием этого лекарства будет глубокий сон, и в это время в комнате должна царить полная тишина. Иначе могут произойти самые печальные последствия. Я сам буду наблюдать за графом с одним из его камердинеров.
— Пусть все уйдут, кроме Стэнли и этого славyого малого, — распорядился граф.
— Я тоже останусь, — вмешался Тресилиан. — Я хочу видеть, какое действие произведет это лекарство.
— Хорошо, дружок, — сказал граф. — А теперь начнем наш опыт. Но сперва позовите сюда моего секретаря и камердинера.
Когда указанные лица явились, граф продолжал:
— Будьте свидетелями, господа, что наш достойный друг Тресилиан ни в коей мере не ответствен за действие лекарства. Я принимаю его по своей доброй воле и свободному выбору, ибо верю, что это лекарство нежданно послано богом, дабы излечить меня от нынешнего недуга. Передайте мой привет моей благородной и великой государыне. Скажите, что я жил и умер ее верным слугой и желаю всем, окружающим ее трон, той же верности сердца и решимости преданно служить ей с большим успехом, нежели это было дано судьбой бедному Томасу Рэтклифу.
Он скрестил на груди руки и на минуту или две предался молчаливой молитве. Затем он взял зелье и на мгновение устремил на Уэйленда взгляд, который, казалось, проникал до глубины души. Но кузнец ничуть не смутился, и на его лице не отразилось ни малейшего волнения.
— Тут нечего бояться, — сказал Сассекс Тресилиану и без всяких колебаний проглотил лекарство.
— Я попрошу теперь вашу милость улечься спать, да поудобнее. А вы, господа, ведите себя тихо и безмолвно, как если бы вы присутствовали у смертного одра вашей родной матери.
Камердинер и секретарь удалились, приказав запереть все двери и запретив всякий шум в доме. Некоторые из приближенных графа вызвались дежурить в прихожей, но и комнате больного остались только Стэнли, Уэйленд и Тресилиан. Предсказание кузнеца оказалось верным. Графа сразу объял сон, и притом такой глубокий, что наблюдавшие за ним начали беспокоиться, как бы он из-за слабости не скончался, не пробудившись от своей летаргии.
Сам Уэйленд Смит был весьма озабочен и время от времени слегка притрагивался к вискам графа, особенно следя за его медленным и глубоким дыханием, которое в то же время было очень ровным и спокойным.
Глава XV
Вы олухи, болваны, а не слуги!
Ни рвенья, ни почтенья, ни старанья.
Где тот осел, кого вперед я выслал?
«Укрощение строптивой» note 75
Хуже всего люди выглядят и чувствуют себя на рассвете после бессонной ночи. Даже самая пышная красавица поступит мудро, если после бала, прерванного лучами зари, скроется от восхищенных взоров своих поклонников. Так оно и было, когда бледный, неприветливый свет озарил лица тех, кто всю ночь дежурил в зале замка Сэйс, и смешал свои холодные, голубоватые лучи с красновато-желтым дымным отблеском угасающих ламп и факелов. Юный кавалер, упомянутый в предыдущей главе, вышел на несколько минут, чтобы узнать, кто стучится в ворота. Вернувшись, он был так поражен унылым и зловещим видом своих товарищей по дежурству, что невольно воскликнул:
— Черт возьми, друзья, вы так похожи на сов! Наверно, когда взойдет солнышко, я увижу, как вы, ослепленные им, упорхнете и угнездитесь где-нибудь в зарослях плюща или на шпиле разрушенной Церкви.
— Придержи свой язык, дурачок, — рассердился Блант, — придержи свой язык. Разве теперь время для зубоскальства, когда здесь, за стеной, может быть, умирает воплощенная сила и мужество Англии?
— А вот ты и лжешь, — возразил юноша.
— Я лгу? — воскликнул Блант и вскочил с места. — Я лгу? И ты смеешь мне это говорить?
— Да, ты солгал, глупый ворчун, — ответил юноша. — Солгал вот здесь, сейчас, на этой скамейке, разве не так? А сам-то ты разве не вспыльчивый дурень? Ну чего ты так сразу разъярился и разорался? А я хоть и люблю и уважаю милорда не меньше тебя или кого другого, скажу, что если небо возьмет его от нас, то вся сила и мужество Англии с ним не умрут.
— Вот оно что! — усмехнулся Блант. — Значительная часть ее уцелеет, конечно, в твоем лице.
— А другая часть — в тебе, Блант, и в храбром Маркеме, и в Трейси, и во всех нас. Но я лучше всех воспользуюсь талантом, которым нас одарило небо.
— А как же это, расскажи, — не унимался Блант. — Открой нам свою тайну приумножения таланта.
— Извольте, господа, — отвечал юноша. — Вы подобны плодородной земле, не приносящей урожая потому, что ей не хватает удобрения. Но во мне живет неугомонный дух, который заставит мои скромные способности трудиться, чтобы догнать его. Мое честолюбие будет постоянно заставлять мой мозг работать, уверяю вас.
— Дай бог, чтобы оно не свело тебя с ума, — ухмыльнулся Блант. — Что до меня, то если мы потеряем нашего благородного лорда, я прощусь и с двором и с лагерем. У меня пятьсот акров паршивой земли в Норфолке, и туда я и махну и сменю изящные придворные туфли на деревенские сапожищи, подбитые гвоздями.
— Какое омерзительное превращение! — воскликнул его противник. — У тебя уже и сейчас настоящий сельский вид — твои плечи сгорбились, как будто ты держишься за рукоятки плуга. Ты пропитался запахом земли, вместо того чтобы издавать благоухание, как подобает придворному кавалеру. Клянусь богами, что ты хочешь улизнуть отсюда, чтобы хорошенько поваляться на стоге сена. Единственным оправданием тебе будет, если ты поклянешься на эфесе своего меча, что у тамошнего фермера смазливая дочка.
— Прошу тебя, Уолтер, — вмешался еще один из его товарищей, — оставь свои шуточки: они здесь не ко времени и совершенно неуместны. Скажи-ка лучше, кто это сейчас стучался в ворота?
