украшения.
Под руководством Инид Гари вешал одну игрушку за другой. На взгляд матери, он переменился, стал спокойнее, вдумчивее, взрослее. Впрочем, это впечатление рассеялось, как только она попросила его о маленькой услуге.
– Установить перекладину в душевой – отнюдь не малость, – возразил он. – Год назад в этом еще был смысл, но теперь – никакого. Папе осталось пользоваться душем несколько дней, пока мы не продадим дом.
– В Филадельфию мы полетим лишь через четыре недели, – упорствовала Инид. – Пусть пока привыкает пользоваться душем. Купи, пожалуйста, с утра табурет, сделай там перекладину, и не о чем тут спорить.
Гари тяжело вздохнул:
– Думаешь, вы с отцом еще будете жить в этом доме?
– Если «Коректолл» поможет…
– Отца тестируют на деменцию! И ты вправду думаешь…
– Деменция, не обусловленная лекарствами!
– Послушай, не хочу лишать тебя иллюзий…
– Дениз все устроила. Мы должны хотя бы попробовать.
– Хорошо, а что потом? – спросил Гари. – Произойдет чудесное исцеление и вы двое будете жить долго и счастливо?
Свет за окнами померк. Почему ее старшенький, ласковый и заботливый сынок, с которым всегда, с его раннего детства Инид чувствовала столь прочную связь, стал таким агрессивным теперь, когда ей нужна помощь? Инид развернула шарик из пенопласта, который Гари когда-то – лет в девять или десять – разукрасил полосками ткани и блестками.
– Узнаёшь?
Гари взял шарик в руки.
– Мы делали такие на занятиях у миссис Острайкер.
– Ты подарил его мне.
– В самом деле?
– Ты сказал, что готов завтра выполнить любую мою просьбу, – напомнила Инид. – Вот я и прошу…
– Хорошо! Хорошо! – Гари вскинул руки вверх. – Куплю я табурет! И перекладину сделаю!
После обеда Гари вывел из гаража «олдсмобиль», и они втроем отправились в «Страну Рождества».
С заднего сиденья Инид любовалась тучами, менявшими окраску в свете городских огней; просветы между тучами потемнели, заполнились звездочками. Гари свернул на узкое пригородное шоссе и подъехал к каменным воротам парка Уэйндел, где уже скопилась длинная очередь из легковушек, грузовиков и фургонов.
– Сколько машин! – сказал Альфред, но без привычного нетерпения.
Установив плату за въезд в «Страну Рождества», округ отчасти окупал расходы на это ежегодное расточительство. Охранник у ворот проверил билет Ламбертов и велел Гари выключить все огни, кроме габаритных. «Олдсмобиль» медленно продвигался вперед в цепочке других автомобилей с выключенными фарами. Машины, смирно ползущие скопом через парк, как никогда напоминали животных.
Большую часть года Уэйндел оставался заброшенным уголком с выгоревшей травой, грязными прудами и непритязательными беседками из известняка. Хуже всего он выглядел в декабре при свете дня. Пестрые провода, наскоро проложенные линии электропередачи крест-накрест пересекали лужайки. Подмостки, каркасы, все очевидно утилитарное и временное, с выпирающими металлическими сочленениями. Сотни деревьев и кустов были опутаны гирляндами лампочек, ветви проседали под ними, словно прибитые застывшим ливнем из стекла и пластика.
Но к ночи парк преображался в «Страну Рождества». Инид затаила дыхание, когда «олдсмобиль» поднялся на залитую светом гору и пополз дальше по ярко освещенной местности. Как животные в легендах о сочельнике обрели дар речи, так и пригороды преобразились: обычно темное предместье сияло и переливалось, обычно оживленная дорога сейчас была темна, и машины продвигались по ней чуть ли не ощупью.
Пологие склоны холмов Уэйндела, словно повторявшие контуры низкого неба, – самый что ни есть среднезападный пейзаж. И терпеливая вежливость водителей – свойство Среднего Запада, и небольшие купы дубов и кленов, тесно сплоченные, словно поселения пионеров, – тоже Средний Запад, думала Инид. Восемь раз подряд она встречала Рождество в изгнании, на чуждом ей Восточном побережье, а теперь наконец-то осталась дома. И могилу бы обрести в этом краю. Она была бы счастлива, если б ее кости упокоились на одном из холмов.
Вот они, переливающиеся блеском павильоны, светящийся северный олень, ожерелья и подвески, гроздья лампочек, Санта-Клаусы, исполненные в стиле электропуантилизма, высоченный айсберг полыхающих леденцов.
– Немалая работенка, – одобрил Альфред.
– Да, жаль, что Джона не смог приехать, – отозвался Гари таким тоном, словно до сих пор вовсе об этом не сожалел.
Все зрелище сводилось к сверкающим в темноте огням, но Инид буквально онемела. Так часто от нее требовали детской доверчивости, так редко удавалось достичь этого состояния, но здесь, в парке Уэйндел, она насладилась им вполне. Кто-то постарался доставить удовольствие всем посетителям парка, и Инид добросовестно получала удовольствие. Завтра приедут Дениз и Чип, они пойдут на «Щелкунчика», а в среду достанут из кармашка на календаре младенца Христа и прикрепят скорлупку грецкого ореха к ели – столько радостей впереди!
Утром Гари поехал в Госпиталь-Сити, ближний пригород, где были сосредоточены крупные медицинские центры Сент-Джуда. Он растерянно замер в толпе мужчин весом едва восемьдесят фунтов в креслах-каталках и пятисотфунтовых женщин в похожих на палатки платьях, запрудивших все подходы к зданию центра медицинского оборудования. Гари готов был возненавидеть мать за то, что она послала его сюда, но понимал, насколько он счастливее Инид, насколько свободнее, привилегированнее, так что стиснуть зубы и вперед, уклоняясь от соприкосновения с туземцами, которые запасаются шприцами и резиновыми перчатками, ирисками от кашля, впитывающими прокладками всех мыслимых форм и размеров, оптовыми упаковками открыток с пожеланиями выздоровления (144 открытки в комплекте), дисками с записями концертов для флейты, видеокассетами с упражнениями, сменными пластиковыми трубочками и емкостями – их подсоединяли к твердому пластиковому оборудованию, вшитому в живую плоть.
Помимо того что в таких местах скоплялось множество человеческих тел, а Гари человеческая плоть в больших количествах раздражала, соприкосновение с болезнями было неприятно еще и потому, что хвори – удел низших классов. Люди курят и десятками пожирают пропитанные жиром пончики. Женщины рожают от близких родственников. Антисанитария, экологически опасные трущобы. Бедняки со всеми их недугами – особая разновидность человечества, с которой Гари, по счастью, никогда не сталкивался, разве что в больнице или в таком вот медицинском магазине. Тупая, мрачная, жирная, терпеливо страдающая порода. Хроники – низший класс, и Гари решительно предпочитал держаться от него подальше.
Однако в Сент-Джуде Гари преследовало чувство вины за кое-какие утаенные от Инид обстоятельства, и потому он дал себе слово в течение трех дней быть образцовым сыном. Совладав с отвращением, он пробился сквозь толпу убогих и калек, вошел в просторный мебельный отдел центрального магазина медицинского оборудования и огляделся в поисках табурета, на который Альфред мог бы присесть, когда будет принимать душ.
Из скрытых в стенах репродукторов лилась полная симфоническая версия «Маленького барабанщика», скучнейшей в мире рождественской песни. За зеркальными стеклами витрин искрилось морозное, ветреное утро. Вокруг счетчика на парковке обмотался газетный лист, любовно-отчаянно приник к нему. Навесы потрескивали, брызговики машин трепетали.
Огромное разнообразие медицинских сидений и недугов, о которых они свидетельствовали, повергло бы Гари в растерянность, если б он не подходил к делу с эстетическими мерками.
