– Думаю, он бы предпочел «мистер Ламберт», – решает Чип.
– Мистер Ламберт, – говорит малютка, – не могли бы вы сказать, где мы находимся?
Он снова обернулся к Чипу – мальчик, видимо, чего-то ждал от него, а сам помочь не хотел. Альфред махнул рукой в сторону окна.
– Там – Иллинойс, – сказал он сыну и девушке. Теперь оба слушали с явным интересом, нужно что-то добавить. – Там окно, – выдавил он из себя. – Оно… если б вы открыли… этого я и хотел. Не могу расстегнуть ремень. Тогда…
Битва проиграна, он знал. Девушка смотрит ласково.
– Можете ли вы сказать, кто у нас президент?
«Проще простого», – усмехнулся он.
– Ох, – сказал он, – она там навалила внизу всякого. По-моему, сама не замечает. Собрать все да выбросить.
Девушка закивала, будто услышала разумный ответ. Вытянула обе руки. Симпатичная, вроде Инид, но у той обручальное кольцо, и потом, Инид не носит очки и постарела в последнее время, и вообще, он бы, надо полагать, узнал Инид, – правда, ее нынче гораздо труднее увидеть, нежели Чипа, хотя знакомы-то они с ней куда дольше.
– Сколько пальцев я показываю? – спрашивает девушка.
«Пальцы, – призадумался он. – Насколько можно понять, они передают сообщение 'Расслабься. Развяжи узел. Смотри на вещи проще'».
Улыбнувшись, он освободил мочевой пузырь.
– Мистер Ламберт! Сколько пальцев я показываю?
Пальцы. Пальцы очень красивые. Избавиться от ответственности – какое облегчение. Чем меньше знаешь, тем лучше. Не знать ничего – небесное блаженство.
– Папа!
– Мне положено знать, – заявил он. – Неужели вы думаете, что я мог это забыть?!
Девушка переглянулась с Чипом, и оба вышли в коридор.
Приятно было освободить пузырь. Но прошла минута-другая, и появилось ощущение липкости. Нужно переменить белье, а он не может. Сидит в собственной луже, становится холодно.
– Чип! – позвал он.
Тишина в камере. На Чипа нельзя полагаться, вечно он исчезает. Ни на кого нельзя полагаться, кроме себя самого. Голова не соображает, руки не слушаются, и тем не менее он попытался расстегнуть ремень, чтобы спустить штаны и вытереться. Нет, эта штука сведет его с ума – двадцать раз проводил рукой вдоль всего ремня, а пряжки нет как нет. Будто он – плоская фигурка, пытающаяся ускользнуть в третье измерение. Можно целую вечность искать и так не нашарить проклятую пряжку.
– Чип! – позвал он негромко (злобная черная баба рыщет поблизости, его ждет жестокое наказание). – Чип, помоги мне!
Если б вовсе отнять ноги! Слабые, беспокойные, мокрые, зажатые в капкане! Он несколько раз лягнул воздух, попытался качнуться в некачающемся кресле. Руки мечутся судорожно. Чем труднее сдвинуть с места ноги, тем больше он размахивает руками. Ублюдки добрались до него, брошен, предан, слезы текут из глаз. Если б он знал! Если б он знал заранее, он бы принял меры, у него было ружье, был холодный бездонный океан, если б он только знал!
Он грохнул об стену пластиковый стакан, и кто-то прибежал наконец.
– Папа, папа! Что случилось?!
Альфред поднял взгляд, встретился с сыном глазами. Раскрыл рот, но произнести сумел только один звук: «Я…»
Я…
Я допускал ошибки…
Я одинок…
Я обмочился…
Я хочу умереть…
Я прошу прощения…
Я старался как мог…
Я люблю своих детей…
Я нуждаюсь в твоей помощи…
Я хочу умереть…
– Я не могу здесь оставаться, – сказал Альфред.
Чип присел на корточки перед креслом.
– Послушай, – сказал он. – Побудешь здесь недельку, чтобы за тобой понаблюдали. Нужно разобраться, в чем проблема.
Он покачал головой.
– Нет! Забери меня отсюда.
– Папа, прости! – взмолился Чип. – Я не могу забрать тебя домой. Ты должен провести тут хотя бы неделю.
Ох, этот мальчик способен вывести из терпения! Пора бы уже понять, о чем он просит, неужели все надо разжевывать?!
– Я хочу положить этому конец! – Он замолотил кулаками по подлокотникам кресла-клетки. – Помоги мне положить этому конец!
Он оглянулся на окно, в которое готов был выброситься. Или дайте ружье, дайте топор – что угодно, только бы освободиться! Как заставить Чипа понять?
Чип накрыл ладонью его дрожащие руки.
– Я с тобой, папа, – сказал он, – но этого я сделать для тебя не могу. Не могу положить конец таким способом. Прости, не могу!
Ясность мысли и способность действовать все еще были живы в его памяти, словно умершая жена или сгоревший дом. Сквозь окно, выходившее в иной мир, он все еще различал эту способность и ясность, рукой подать, там, за изолирующим стеклопакетом. Он видел желанные исходы – морская пучина, выстрел из ружья, прыжок с высоты – так близко, невозможно поверить, что он упустил шанс воспользоваться ими, избавиться.
Чудовищно несправедливый приговор. Альфред заплакал.
– Бога ради, Чип, – заговорил он громче, хватаясь за последнюю надежду освободиться, пока не вовсе утрачены сила и ясность разума. Главное, чтобы Чип точно понял, что ему нужно. – Мне нужна твоя помощь! Ты должен освободить меня! Положить этому конец!
Даже с покрасневшими веками, даже в слезах лицо Чипа сияло ясностью мысли и способностью действовать. Этот сын понимал его, как сам Альфред понимал себя, и потому, услышав ответ, Альфред осознал, что другого не будет. Борьба закончена. История закончилась в тот момент, когда Чип покачал головой и сказал:
– Не могу, папа! Не могу.
Поправки
Когда наступила пора, коррекция котировок произошла не в одночасье, словно лопнул мыльный пузырь, а понемногу, вкрадчиво – целый год помаленьку снижалась капитализация ключевых финансовых рынков: спад был настолько постепенным, что не удостоился даже заголовков на первых полосах, настолько предсказуемым, что пострадали разве что глупцы да бедные труженики.
Нынешние потрясения казались Инид куда более тусклыми и пресными, чем в дни ее молодости. Она еще помнила 1930-е, своими глазами видела, что происходит со страной, когда мировая экономика снимает белые перчатки. Вместе с матерью Инид выносила объедки бездомным, дожидавшимся в переулке за их пансионом. По-видимому, теперь Соединенным Штатам не грозят катастрофы такого масштаба. Всюду
