послушали, как Аарон играет на трубе, полюбовались, как Кейлеб играет в футбол, вдоволь пообщались с Джоной и убедились, наконец, какая распрекрасная жизнь у их сына, насколько он достоин их уважения и даже восхищения. За сорок восемь часов всего не успеть.
Гари заглянул к Джоне, поцеловал сына на сон грядущий. Потом принял душ, прилег на большую дубовую кровать и попытался проявить интерес к очередному номеру «Inc.», [33] но в голове продолжался спор с Альфредом.
В марте, когда ездил к родителям, Гари прямо-таки испугался, заметив, как Альфред сдал всего за пару месяцев с Рождества. Старый железный конь мчался навстречу катастрофе. Гари с ужасом смотрел, как отец, покачиваясь, бесцельно спешит куда-то по коридору, скорее съезжает, чем спускается по лестнице, алчно поглощает бутерброды, разбрасывая во все стороны куски мяса и салата, и без конца поглядывает на часы; даже во время разговора взгляд его делается рассеянным, едва собеседники перестают напрямую обращаться к нему. А на кого, если не на Гари, ляжет вся ответственность? Инид способна лишь устраивать истерики да мораль читать, Дениз живет в мире собственньгх грез, Чип уже три года не заглядывал в Сент-Джуд. Так кому, если не Гари, придется произнести приговор: этот поезд уже сошел с рельсов?
С точки зрения Гари, первым делом требовалось продать дом. Выручить по максимуму, перевезти родителей в другое жилье, поменьше, зато поновее, понадежнее и подешевле, а остаток денег вложить, вложить решительно и выгодно. Этот дом – единственный актив, каким располагают Альфред и Инид. Гари не пожалел целого утра, внимательно осмотрел их владение и изнутри, и снаружи. В цементе обнаружились трещины, в ванне и умывальнике – потеки ржавчины, потолок в главной спальне слегка просел. Отметил Гари и пятна сырости на внутренней стене задней веранды, бороду засохшей пены на крышке старой посудомоечной машины, неприятное постукивание кондиционера, бугры и впадины на подъездной дорожке, термитов в дровяном сарае, толстый дубовый сук, дамокловым мечом нависший над мансардой, в фундаменте щели в палец шириной, накренившиеся несущие стены, на оконных шпингалетах – хлопья отслоившейся краски, здоровенных наглых пауков в подвале, пол, устланный высохшими жуками и сверчками, нежелательные грибковые и кишечные запахи. Повсюду следы разложения. Даже при нынешнем подъеме рынка этот дом явно начал падать в цене. Нужно продать его к чертям прямо сейчас, решил Гари. Нельзя терять ни дня.
В последний день в Сент-Джуде, пока Джона помогал Инид печь именинный торт, Гари повез отца в хозяйственный магазин. Едва выехав на дорогу, Гари заявил, что настала пора продать дом.
Альфред, сидевший на пассажирском сиденье дряхлого «олдсмобил», даже головы не повернул.
«С какой стати?»
«Пропустим весну, придется ждать следующего года, – пояснил Гари. – А года у вас в запасе нет. Ты можешь разболеться, а дом падает в цене».
Альфред покачал головой.
«Я давно уже предлагаю. Нам и нужно-то – спальня да кухня. Место, где мать могла бы готовить и где мы могли бы отдохнуть. Но нет, она не желает переезжать».
«Папа, если вы не переберетесь в более удобное жилье, ты покалечишься и в итоге попадешь в дом для престарелых».
«Дом для престарелых в мои планы не входит. Так и запомни».
«Мало ли что не входит в твои планы! Случится может что угодно».
«Куда мы едем?» – поинтересовался Альфред. Они проезжали мимо начальной школы, где когда-то учился Гари.
«Свалишься с лестницы, поскользнешься на льду, сломаешь шейку бедра. Вот и попадешь в дом для престарелых. Бабушка Кэролайн…»
«Ты не ответил. Куда мы едем?»
«В хозяйственный магазин, – сказал Гари. – Маме нужен переключатель, чтобы регулировать свет на кухне».
«Вечно она колдует со светом», – покачал головой Альфред.
«Ей это доставляет удовольствие! – возмутился Гари. – А ты? Тебе что-нибудь доставляет удовольствие?»
«Что ты имеешь в виду?»
«Вот что я имею в виду: ты ее уже доконал».
Неугомонные руки Альфреда загребали пустоту на коленях, будто собирали взятки в покере, только карт не было.
«В который раз прошу тебя: не вмешивайся!» – сказал он.
Тусклый предполуденный свет в оттепель конца зимы, застывшая тишина буднего дня в Сент-Джуде – как родители это выдерживают?! Вороны в кронах маслянисто-черных дубов сливались с деревьями. Небо ничуть не отличалось цветом от грязно-белой мостовой, по которой престарелые автомобилисты Сент- Джуда, не превышая вгоняющий в сон предел скорости, ползли по своим делам: кто к супермаркетам, где на толевых крышах стояли озерца талой воды, кто на сквозную магистраль, которая вела мимо складских дворов с огромными лужами, мимо государственной психиатрической клиники, ретрансляционных мачт, исправно снабжавших эфир мыльными операми и игровыми шоу, кто к кольцевым автодорогам (за ними тянулись укрытые тающим снегом сельские просторы, где грузовики вязнут в глине по самую ось, в лесах постреливают из 22-го калибра, а по радио передают лишь евангельские проповеди да гитарный перезвон), кто в спальные пригороды, где все окна светятся одинаковым бледным светом, пожухлые лужайки оккупированы белками, две-три давно забытые пластиковые игрушки вросли в грязь и почтальон насвистывает ирландские мелодии и в сердцах захлопывает каждый ящик сильнее, чем следует, ведь в этот мертвый час, в этот мертвый сезон недолго и свихнуться от цепенящей тишины.
«Тебя устраивает твоя жизнь? – спросил Гари, дожидаясь зеленого света на повороте. – Ты когда- нибудь был счастлив?»
«Гари, я болен…»
«Многие люди больны. Если ты в этом находишь оправдание, бога ради, хочешь вечно жалеть себя, бога ради, но маму-то зачем тащить за собой?»
«Ладно, завтра ты уезжаешь».
«И что? – не отставал Гари. – Снова усядешься в свое кресло, и пусть мама готовит и убирает?»
«С некоторыми вещами в этой жизни надо просто примириться».
«Если так, зачем вообще жить? Что тебя ждет впереди?»
«Я каждый день задаю себе этот вопрос».
«И каков же ответ?» – спросил Гари.
«А ты что скажешь? Что мне осталось, по-твоему?»
«Путешествовать».
«Я уже напутешествовался. Тридцать лет этим занимался».
«Досуг в кругу семьи. С теми, кого ты любишь».
«Без комментариев».
«Что значит 'без комментариев'?»
«То и значит: без комментариев».
«Ты все еще дуешься из-за Рождества».
«Понимай как знаешь».
«Если ты обиделся из-за Рождества, мог бы так и сказать».
«Без комментариев».
«А не намекать тут…»
«Надо было приехать на два дня позже и уехать на два дня раньше, – сказал Альфред. – Вот и все, что я могу сказать по поводу Рождества. Сорока восьми часов вполне бы хватило».
«Это все из-за депрессии, папа. У тебя депрессия».
«У тебя тоже».
«И если говорить серьезно, ты должен подлечиться».
«Ты слышишь, что я сказал? У тебя тоже».
«О чем ты?»
«Догадайся».
