– Нет, не так, – возразил Альфред, – во-первых, в Декларации независимости…
– Старая пожелтевшая бумажонка! Дерьмо крысиное, конституция-декларация, какое мне дело! Тугозадые вроде тебя так и норовили каждое мое слово на хрен исправить, с тех пор как я вот такусенькой была. И ты, и страдающие запором педагоги-фашисты, и нацистские копы! По мне, так хоть на туалетной бумаге свою декларацию печатайте, мать ее так! Сказано: свободная страна, я тут в большинстве, а ты, приятель, в меньшинстве. Так что хрен тебе!
Голос и манеры какашки казались до странности знакомыми, но Альфред никак не мог вспомнить откуда. Какашка извивалась и сворачивалась клубком на его подушке, по наволочке расползалась маслянистая зеленовато-коричневая пленка с мелкими комочками и нитями; там, где ткань смялась, оставались белые ямки и морщины. Лежа на полу возле койки, Альфред прикрыл руками нос и рот, чтобы спастись от вони и ужаса. Но какашка уже взбегала вверх по штанине его пижамы. Щекочущие мышиные лапки.
– Инид! – во весь голос завопил Альфред. Эта дрянь уже возле бедра. С трудом согнув утратившие гибкость колени, подцепив непослушными пальцами резинку пижамных штанов, Альфред приспустил штаны, – может, какашка запутается в ткани. Внезапно его осенило: это – беглый преступник, отброс человечества, которому место в тюрьме. Вот для чего нужна тюрьма: для людей, которые вообразили, будто правила устанавливают они сами, а не общество. А кого не пугает тюрьма, того казнить! Казнить! Ярость придала Альфреду силы, он скинул пижамные штаны на пол, трясущимися ладонями прижал этот ком к ковру, долго колотил по нему руками, а потом запихал поглубже меж тугим матрасом «Нордик» и упругими пружинами «Нордик».
Он стоял на коленях, переводя дыхание, в пижамной куртке и памперсе для взрослых.
А Инид знай себе спит. Нынче она особенно похожа на героиню волшебной сказки.
– Фа-бла-бла! – затрубила какашка. Она выбралась из-под матраса и висела возле окантованной гравюры с видом на набережную Осло – словно кто-то пришлепнул ее к стене.
– Ах ты, тварь! – возмутился Альфред. – Твое место в тюрьме!
Вереща от смеха, какашка медленно-медленно сползала вниз по стене. Липкие ложноножки вот-вот стекут на простыню.
– Сдается мне, – заговорила эта мерзость, – что анально-ретентивные типы вроде тебя готовы всех подряд засадить за решетку. Взять, к примеру, маленьких детей – слышь, парень, они же сталкивают с полок ваши цацки, роняют еду на ковер, орут в театре, писают мимо горшка! В камеру их! А как насчет полинезийцев? Нанесут в дом песка, перемажут мебель рыбьим жиром, а курочки, только поспели, вываливают титьки наружу – за решетку их! И раз уж на то пошло, как насчет ребят от десяти до двадцати, как насчет паскудных подростков, подумай, какая наглость, совершенно не умеют сдерживать себя! А негры? Больная мозоль, да, Фред? Слышишь буйные вопли, неграмотную речь, чуешь запах крепкого пива, и обильного пота, и перхоти, а уж эти пляски, да гулянки, да воркующие певцы – ни дать ни взять известные части тела, увлажненные слюной и тайными соками: к чему вообще тюрьма, если не для негра? А уроженцы Карибских островов, с косячками, и пузатыми детьми, и чуть ли не каждодневным барбекю, где кишат разносимые крысами вирусы, и приторными напитками, на дне которых свиная кровь! Заприте за ними дверь камеры и проглотите ключ! А китайцы, слышь, их жуткие овощи со странными названиями, словно выращенные в огороде вибраторы, которые забыли помыть после употребления, «один долла, один долла», в еду употребляют склизких карпов и ощипанных заживо певчих птичек, и этот, как его, суп из щенят, клецки из о-бедной-киски и младенцев женского пола, и свиную кишку, то есть непосредственно анус порося, вот уж есть что пожевать, чем похрустеть, да уж, китаезы выложат денежки, чтобы съесть свиное дерьмо! Может, ахнем атомную бомбу на весь миллиард с хвостиком? Очистим эту часть мира раз и навсегда! Да, кстати, не забудем про женщин, всех чохом: куда бы ни пошли, за ними тянется шлейф из клинексов и тампаксов. И еше пропахшие медицинскими лубрикантами извращенцы, и средиземноморцы с их бачками и чесноком, французы с их подтяжками и вонючими сырами, и ваши придурки, синие воротнички, гоняют на форсированных движках и рыгают, напившись пива, и евреи – обрезанная крайняя плоть, фаршированная рыба, дерьмо маринованное, и богачи-паразиты, хозяева гоночных яхт, дерьмовых лошадей для поло и дорогущих уродских сигар. Забавно, Альфред: выходит, в твоей тюрьме сидеть всем, кроме северян-европейцев мужского пола и среднего класса. И ты ополчился на меня за то, что я хочу, чтобы все было по-моему?
– Как же заставить тебя уйти? – взмолился Альфред.
– Расслабь старый сфинктер, приятель. Выпусти добро на волю!
– Ни за что!
– Стоит, пожалуй, наведаться в твой туалетный несессер. Капелька поноса на зубной щетке. Пара симпатичных шариков в креме для бритья – и завтра ты взобьешь густую коричневую пену…
– Инид! – с трудом выговорил Альфред, не спуская глаз с коварной какашки. – У меня проблемы. Я был бы весьма благодарен тебе за помощь!
Казалось бы, громкий оклик должен ее разбудить, но нет, спит, точно Белоснежка.
– Инид, до-о-гая, – проворковала какашка, подражая Дэвиду Нивену.[53] – Я был бы весьма бла-о-дарен за помощь, как только тебе это будет сподручно!
Нервы ягодиц и бедер передавали неподтвержденные разведданные: приближаются новые отряды кала. Повстанцы подходят к линии фронта, посылая вперед зловонные снаряды.
– Жратва да киска, приятель, – подвел итоги предводитель какашек, уже едва цепляясь за стену последней ложноножкой. – Только это и важно – все остальное, с позволения сказать, дерьмо!
И тут последняя ложноножка отцепилась, и предводитель, оставив на стене едва заметный гнилостный ошметок, с радостным воплем шмякнулся на постель, собственность «Нордик-плежелайнз», которую через несколько часов придет оправлять симпатичная молодая горничная. Представить себе, как эта милая, опрятная финка откинет одеяло и наткнется на выбросы его сфинктера, – немыслимо!
Краем глаза Альфред неотрывно следил за извивающейся какашкой. Нужно держать все под контролем, держать под контролем! Возможно, причина его проблем – утечка в туалете. На четвереньках он пробрался в ванную комнату, пинком захлопнул за собой дверь. Довольно легко перевернулся на гладком кафеле. Спиной прислонился к двери, ногами уперся в умывальник напротив. Усмехнулся: что за ерунда! Он, американский инженер, сидит в памперсе на полу плывущего по морю санузла, в осаде эскадрона фекалий. Чего только не взбредет в голову посреди ночи!
Ванная была освещена лучше, чем каюта. Здесь чувствовалась точная наука чистоты, наука внешнего вида, даже наука калоиспускания, воплотившаяся в огромном фаянсовом швейцарском унитазе – этаком престоле на пьедестале, с рифлеными рычагами управления. В родной обстановке Альфред сумел сосредоточиться и понять, что повстанческие каловые массы – плод его воображения, он отчасти спит, а источник тревоги – неполадки дренажной системы.
К несчастью, на ночь все работы прекращены. Нет возможности самому поискать обрыв, засунуть в трубу «змейку», а еще лучше – видеокамеру. Маловероятно, однако, чтобы в такой ситуации подрядчик сумел доставить оборудование на место происшествия. Альфред сомневался даже, сумеет ли сам сориентироваться и указать, где он находится.
Оставалось только ждать утра. В отсутствие стопроцентного решения два половинчатых решения – лучше, чем ничего. Обойдемся подручными средствами, локализуем проблему.
Два-три запасных памперса – продержаться несколько часов. Вот они, в пакете рядом с унитазом.
Около четырех часов утра. Если к семи окружного управляющего не будет в конторе, авария обойдется в круглую сумму. Имени этого парня Альфред припомнить не мог, да какая разница! Позвонить в офис, и кто бы ни снял трубку…
Типично для современного мира, не правда ли: какими скользкими теперь делают эти проклятые липучки на памперсах!
– Полюбуйтесь-ка! – фыркнул он, пытаясь скрыть ярость на предательский мир под маской философической насмешки. Тефлоном они покрывают эту липучку, что ли? Руки трясутся, кожа пересохла, отдирать липучку – все равно что пытаться поднять камешек с помощью двух павлиньих перьев.
– Господи Боже!
Пять минут он упорно продолжал попытки, и еще пять минут. Никак не получалось снять защитный слой.
