— Нашу семью всегда содержал Уолтер, — возразила она. — Он замечательный человек. Надежная опора.
— А твои дети?
— Они похожи на Уолтера. Умеют работать. Джоуи, наверное, самый независимый парень в Северной Америке. Возможно, он унаследовал эту черту от меня.
— Хотела бы я почаще видеть Джоуи, — сказала Джойс. — Хочется верить… теперь, когда все по- другому… когда мы… — Она издала странный сиплый смешок. — Теперь, когда мы прощены, надеюсь, у меня будет шанс хотя бы познакомиться с ним.
— Думаю, он тоже будет рад. Он интересуется своими еврейскими корнями.
— Ну, сомневаюсь, что я — подходящий человек для такого разговора. Пусть лучше обратится… к Эдгару. — И Джойс снова засмеялась.
Эдгар, впрочем, не то чтобы был настоящим евреем — разве что в пассивном смысле. В начале девяностых он, как и многие выпускники лингвистических факультетов, стал биржевым маклером. Бросив изучать грамматические структуры восточноазиатских языков и занявшись финансами, он быстро заработал достаточно денег, чтобы привлечь внимание хорошенькой русской еврейки по имени Галина. Как только они поженились, русский материализм взял верх. Галина вынуждала Эдгара работать еще больше и тратить заработанные деньги на особняк в Шорт-Хиллс, шубы, дорогие украшения и прочую показуху. В течение некоторого времени Эдгар, заправлявший собственной фирмой, преуспевал так, что привлек внимание своего надменного и вечно рассеянного дедушки, который в приступе старческого маразма вскоре после смерти жены охотно позволил внуку обновить его запас ценных бумаг, распродав американские голубые фишки и профинансировав предприятие в Юго-Восточной Азии. Когда Америка вдруг заинтересовалась азиатскими акциями, Август в последний раз пересмотрел завещание: ему казалось исключительно честным оставить ценные бумаги младшим сыновьям, а недвижимость в Нью-Джерси — Рэю. Но Эдгар был не тем человеком, кому стоит доверять в финансовых вопросах. Азиатский пузырь, как положено, лопнул, Август умер вскоре после этого, и двое дядьев Патти остались ни с чем, в то время как дом удвоился в цене, поскольку неподалеку проложили новое шоссе, а в северо-западном Нью-Джерси началась активная застройка. Единственным способом отвергнуть моральные притязания братьев Рэя было оставить дом себе и пустить туда на жительство Эдгара и Галину. Те с радостью согласились, поскольку Эдгар полностью разорился. Еврейская кровь Галины дала о себе знать. Она вдруг стала настоящим ортодоксом, перестала предохраняться и усугубила финансовое бремя семьи, обзаведясь целой толпой отпрысков. Эдгар питал не больше приверженности к иудаизму, чем прочие члены его рода, но он всегда подчинялся жене, особенно со времен своего банкротства, а потому смирился. Как же Эбигейл и Вероника ненавидели невестку!
И с этой ситуацией Патти предстояло разобраться — ради матери. Только она обладала нужными навыками, так как была единственной дочерью Джойс, которая стремилась самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Патти испытывала очень радостное, воистину чудесное чувство — Джойс
Еще во время жизни в Джерси-Сити с очень высоким мужчиной, пытаясь меньше походить на немолодую домохозяйку, которая не туда свернула, Патти купила красивые сапоги на каблуке — и, несомненно, некий злой дух посоветовал ей надеть их, когда Патти собиралась на встречу со своей коротышкой сестрой. Она возвышалась над ней, словно взрослый над ребенком, когда они шагали в соседнее кафе, где Эбигейл была постоянной посетительницей. Словно в качестве компенсации за маленький рост, Эбигейл произнесла длинную вступительную речь — она говорила целых два часа и позволила Патти сложить воедино все фрагменты ее жизни. Женатый мужчина, ныне известный исключительно как «придурок», на которого она потратила лучшие двенадцать лет (Эбигейл ждала, пока его дети закончат школу, чтобы он мог наконец оставить жену, что он и сделал, но ради женщины помоложе); презирающие нормальных мужчин гомосексуалисты, к которым она обратилась в поисках более приятного общества; впечатляющая компания безработных актеров, драматургов, комиков и артистов, где Эбигейл, безусловно, ценили за щедрость; приятели, которые исправно покупали билеты на представления друг друга, причем большая часть денег все равно поступала из других источников — например, с чековой книжки Джойс; жизнь, не блистательная, не выдающаяся, но тем не менее приятная и естественная для Нью-Йорка — жизнь богемы. Патти была искренне рада видеть, что Эбигейл нашла свое место в мире. Лишь когда они вернулись домой к сестре, чтобы выпить чего-нибудь покрепче, и Патти заговорила об Эдгаре и Галине, атмосфера накалилась.
— Ты уже была в этом кибуце? — спросила Эбигейл. — Видела их «мо’очную ко’ову»?
— Нет, я еду туда завтра, — ответила Патти.
— Если повезет, Галина позабудет снять с Эдгара поводок и ошейник перед твоим приездом. Он в них такой красавчик! Очень мужественный и религиозный. И уж точно она не удосужится стереть коровье дерьмо с пола на кухне.
Патти сделала встречное предложение, а именно: Джойс продает дом, отдает половину денег братьям Рэя, а остальное делит между Эбигейл, Вероникой, Эдгаром и собой (поскольку Патти не проявила никакого финансового интереса). Эбигейл покачала головой.
— Во-первых, — сказала она, — мама разве не рассказала, что произошло с Галиной? Она сбила на перекрестке школьного регулировщика. Слава богу, детей в тот момент на дороге не было — только старик в оранжевом жилете. Галина отвлеклась на своих сопляков, сидевших на заднем сиденье, и въехала прямо в него. Это случилось два года назад, и конечно, машина была не застрахована, потому что так уж они с Эдгаром живут. Я уже молчу о законе штата Нью-Джерси, о том, что даже папа купил страховку на машину. Но Эдгар не видел в этом необходимости, а Галина, хотя и прожила здесь пятнадцать лет, утверждает, что в России все по-другому, поэтому она «понятия не имела». Регулировщик получил компенсацию — он теперь не может ходить, — но страховая компания предъявила Эдгару и Галине иск на невероятную сумму. Все деньги, которые они теперь получают, отправляются прямиком страховщикам.
Джойс, что интересно, даже не обмолвилась об этом.
— Что ж, возможно, так и должно быть, — сказала Патти. — Если регулировщик остался калекой, это справедливо. Разве нет?
— Значит, они удерут в Израиль, поскольку остались без гроша. Я-то не против — чао! Но даже не пытайся объяснить это маме. Она обожает детишек.
— Так в чем проблема?
— Вот в чем, — сказала Эбигейл. — Эдгару и Галине не полагается ничего, потому что они шесть лет жили в старом доме и превратили его в помойку. А также потому что деньги все равно пропадут зря. Не кажется ли тебе, что лучше отдать их людям, которые сумеют ими воспользоваться?
— Если не ошибаюсь, ими воспользуется бедняга регулировщик.
— Ему уже заплатили. Теперь деньги получает страховая компания.
Патти нахмурилась.
— А что касается дядюшек, — продолжала Эбигейл, — то я бы и им предъявила кукиш. Они похожи на тебя — взяли и сбежали. Им, в отличие от нас, не нужно было по выходным торчать у дедушки. Папа ездил туда почти каждую неделю, всю жизнь, и ел мерзкое бабушкино печенье. Что-то не припомню, чтобы его братья делали то же самое.
— То есть, по-твоему, нам должны заплатить за доброту.
— А почему бы нет? Все лучше, чем не получить ничего. Дядюшки в любом случае не нуждаются в деньгах, они и без них прекрасно обходятся. А что касается меня и Ронни, то для нас это будет серьезное подспорье.
— Ох, Эбигейл! — не выдержала Патти. — Так мы никогда не договоримся.
Возможно, уловив нотку сожаления в ее голосе, Эбигейл сделала злое лицо.
— Между прочим, это не я сбежала из дому, — напомнила она. — Не я задирала нос, не я не
