нерадивой рабыней?
- Я - тот, чьего отца ты убила.
- Вы! - она вздрогнула. - Вы сын... Вы сын профессора Кобаяси?!
Стенки реальности быстро и беззвучно треснули, впуская внутрь сатанинский холод спокойствия. Вот так все и завершается. Хозяин решил подвергнуть ее испытанию, чтобы затем призвать к себе. Что ж, такая участь должна быть принята достойно.
- Совершенно верно, мразь, - так же глухо сказал он, выдернув из ее ослабевших рук кинжал. - Я сын того самого профессора Кобаяси, что спас тебя. Того самого профессора, которого ты размазала тонким слоем по стенам его лаборатории... Ты знаешь, о чем я, Китами.
Лезвие, тускло сверкнувшее в огне свечей, мелькнуло у нее перед глазами. И правую щеку обожгло ледяными искрами боли. И тут же острие уткнулось в основание шеи, проколов кожу и выпустив наружу крохотную каплю крови.
- Да, знаю... - не издав ни единого звука, указавшего бы на то, что ей нестерпимо больно, Дзюнко заговорила холодным голосом, в котором растворился весь прошлый испуг. - Я взяла его за плешивую голову и ударила ей о стену так сильно, что мозги брызнули почти до потолка. Я наступила ногой на его очки, и мне было плевать, что стекла впились в подошву. Я стояла и смеялась над ним, а он сидел передо мной с расколотым черепом.
- Не пытайся, - без малейшего намека на эмоции прервал ее сокрытый тьмой незнакомец. - Тебе не разозлить меня. Поэтому умирать будешь долго.
- Тогда приступай, - сказала она. - Потому что мне уже не страшно.
- Это пока что, - ответил он.
Лезвие ее собственного кинжала поползло вверх, оставляя за собой кровавый след на рассеченной коже. Когда острие уткнулось в подбородок, сын Кобаяси произнес:
- Сначала я сниму с тебя твое смазливое личико. Чтобы потом все видели твое нутро.
И в этот самый момент, когда внутренне Китами уже возносила последние земные хвалы владыке Люциферу, готовясь снизойти в его царство, судьба, похоже, решила сыграть одну из самых причудливых своих шуток. Стальная дверь подвала вдруг испуганно загудела, когда неведомые раскаленные иглы пронзали область замка. Три шипяще-хрипящих удара вспыхнули в темноте. За ними последовал гулкий тяжелый пинок в разломанный замок. А следом, вместе с ворвавшимися в темноту лучами света и потоками свежего воздуха, в самодельное сатанинское капище ворвалось:
- Э, нет, здесь только я имею право лапать хорошеньких девиц!
- А?! - со смесью удивления, страха и злости, стоявший позади Китами ее уже почти убийца развернулся к вошедшему.
- Хороший прикид, - на фоне дверного проема, окаймленный лучами заходящего солнца и коридорных ламп, стоял широкий и плотный Сэм Ватанабэ. Он держал в правой руке массивный пистолет, резкими формами напоминавший узкую стальную коробку. Указательный палец лежал на изящно выгнутом спусковом крючке, а широкое дуло уставилось на застывшую перед Сэмом пару. - Только вот что мне в вас, японцах, не нравится - даже байкеры у вас гламурные!
Кинжал отстранился от лица. Чуть повернув голову, Китами увидела, что рука, державшая его, затянута в мотоциклетную перчатку и облачена в кожаную куртку вроде тех, что носят молодые парни, рассекающие по улицам на своих многокубовых 'лошадках'. Видимо, сын Кобаяси оделся как раз таким.
- Ватанабэ, - с шипением выговорил 'байкер' у нее над ухом. - Я сразу понял, что с тобой что-то нечисто...
- О, мы знакомы? - усмехнулся правой половиной рта Сэм. Странное дело, отметила про себя Дзюнко, сейчас вечер, а он почему-то в солнечных очках. - Может, откроешь личико, Дарт Вейдер?
Перед Ватанабэ же предстала картина куда более полная, нежели перед Китами. Он увидел, что ее держит затянутый в кожу мужчина крепкого телосложения, чье лицо было закрыто мотоциклетным шлемом, и только глаза, не прикрытые защитным стеклом, буравили Сэма.
- Пошел ты. Брось оружие, или я ее зарежу!
Сын Кобаяси отступил ей за спину, приставив кинжал к шее Китами. Та не шелохнулась.
- Да неужели?! - саркастически воскликнул Сэм. - А то никто не догадался... Режь.
- Ч-что? - последняя реплика толстяка заставила 'байкера' оторопеть.
- Режь, говорю. Она, знаешь, заслужила.
- Не понимаю... - сын Кобаяси точно был озадачен.
- Чего тут непонятного? Режь, говорю, ее. По горлу чик - и готово. Ну а что? Ей это будет полезно, хотя зарезанной быть - это, конечно, неприятно.
- Не понимаю... Ты пришел сюда за ней! Так зачем ты подначиваешь меня?!
- Потому что как только ты ее зарежешь, я сделаю в тебе большущую дыру вот этим вот самым пистолетом. А все потому, что буду убивать мразь, зарезавшую юную дуру.
- Юную дуру?! - внезапно рассмеялся 'байкер'. - Как бы не так! Она не дура. Она - злобная самолюбивая тварь, способная только творить зло! Она как гнилой фрукт, снаружи красивая, но внутри полна яда. Она сознательно выбирала свой путь. И я его здесь закончу!
Пока он говорил, Китами смотрела на Сэма. А он смотрел на нее. И что больше всего удивило Дзюнко - слова, произнесенные Ватанабэ в ее адрес вдруг заставили ее увидеть за их внешней формой совсем другой смысл. Да, он говорил так же, как говорили бы все эти обезьяны, которые были ей столь ненавистны, как этот ублюдок, что сейчас приставил к ее горлу нож. Но при этом... При этом Ватанабэ, столь нелюбимый ею Ватанабэ, говорил таким тоном, будто речь шла не об убийстве ненавидимой всеми вокруг ведьмы, а о легком порицании нашкодившего ребенка, талантливого и всеми любимого. О порицании, что пойдет только на пользу растущему дитятку.
- Это ты так хочешь мне доказать, что делаешь доброе дело, запарывая девчонку как свинью? - ухмылка Ватанабэ стала шире.
- Я ничего тебе не буду доказывать!
- Но ты уже доказываешь. Потому что все вы, засранцы, похожи. Вам ведь не убить важно, и не дело сделать. Вам важно, чтобы кто-то, кто угодно, вашу точку зрения увидел и, желательно, принял, восхитился или, на худой конец, тупо поржал. Вы же все внутренне так и трясетесь от желания быть услышанными. Каким бы ни был внешний предлог.
- Да пош-шел ты!
Кожанокурточного, кажется, проняло. Он сильно сжал плечо Китами, уводя руку с кинжалом в сторону. А в следующий миг она ощутила, как лезвие вспарывает кожу у нее под подбородком. Он коротко полоснул по горлу, не особенно целясь, но усердно давя на кинжал, чтобы порез оказался достаточно глубоким. С вялым удивлением Дзюнко обнаружила, что чувство человека, которому перерезают горло, состояло не из боли, которая как-то скромно ушла на задний план, а в брезгливости. Брезгливо было ощущать, как лезвие неприятно движется, рассекая плоть и чуть ли не скрипя при этом. Так противно... И совсем не больно, по какой-то причине.
Страха не было, было только желание поморщиться и, открыв внутренне ухо, как следует дунуть в него, чтобы не слышать в голове этот омерзительный скрип убивающего тебя кинжала. Та доля секунды, что требовалась сыну Кобаяси на это полосование, длилась для Дзюнко не менее четверти часа - так долго и неспешно скрипела для нее кромка стального жала. Но, наконец, чертов байкер закончил терзать ее горло и толкнул навстречу Ватанабэ, чье лицо ни на йоту не изменилось. Капая красным на пол, она, неожиданно для себя, кулем повалилась лицом вниз, неспособная пошевелить ни рукой, ни ногой. Боль так и не пришла.
Кожаный не терял времени даром. Он, сместившись чуть в сторону от тела девушки, рванулся навстречу Сэму, уже выцелившему его. Выстрел прозвучал как пушечный залп. Широкое дуло 'Марка II' вспыхнуло, и ускоренный магнитным полем снаряд понес кинетический заряд смерти, лишенный порохового следа, навстречу фигуре в шлеме. Но вся сила крохотного куска металла, вытолкнутого оружейным механизмом, пришлась на каменный пол подвала, когда кожанокурточный вдруг покатился кубарем в нескольких шагах от стрелявшего Ватанабэ.
Сын Кобаяси знал, что сейчас шансы его были невелики. Против огнестрельного оружия просто так
