высот человеческого духа. Но именно благодаря этому противоречию движутся планеты. Ты открыла для себя пучины людской греховности, а я прочитал тебе стихи поэта, достигшего небес. Иди домой, доктор, и завяжи глаза. Я тебя не стыжу. Но заткни уши, чтобы не слышать крики мертвых. Истина не для тебя.
Аделия ушла – домой, в школы и больницы, чтобы слушать аплодисменты тех, кого она учила и направляла. Теперь у нее были развязаны глаза, открыты уши, и крики мертвых ей до такой степени надоели, что она вернулась к трупам свиней, а когда сочла себя готовой, занялась человеческими телами.
Но в ситуациях, подобных нынешней, Аделия «надевала» на глаза воображаемую повязку, чтобы сохранить способность работать и не позволить усталости и отчаянию взять над собой верх. Она закрывала глаза пеленой, сквозь которую видела не истерзанное разложившееся тело ребенка, а всего лишь труп свиньи.
На костях таза салернка видела отчетливые следы какого-то колющего орудия, отличные от отметин обычного ножа. Судя по всему, клинок инструмента был граненым. Хотелось бы удалить фрагмент таза с повреждениями и унести для более тщательного исследования при хорошем освещении, но она обещала приору Жоффре, что не станет расчленять трупы. Щелкнув пальцами, чтобы привлечь внимание мужчины, Аделия протянула руку за доской и мелом.
Пока женщина делала заметки и рисунки на своей грифельной доске, Пико тайком разглядывал салернку. Косые лучи солнца, проникающие через маленькие зарешеченные окошки скита Святой Верберты, выхватывали из полумрака врачевательницу и ту чудовищную, облепленную мухами бесформенную массу, которую она исследовала. Кисея, наброшенная на голову для защиты лица, превращала женщину в диковинное гигантское насекомое – высоко уложенные косы напоминали усики. И это существо время от времени задумчиво мычало.
Закончив описание первого тела, Аделия молча протянула грифель и доску в сторону сэра Роули, который по-прежнему топтался у входа и наблюдал за ней через дверь. Поскольку мужчина никак не отреагировал, она сухо сказала:
– Да возьмите же!
Как ей не хватало Мансура! Тот бы не стоял столбом. Аделия посмотрела в сторону сэра Роули и поймала взгляд, полный брезгливого ужаса.
Она вздохнула и, разгоняя руками мух, вышла из комнатки.
– Дитя рассказывает, что с ней случилось, – пояснила салернка. – Если нам посчастливится, поведает и где. А в случае еще большей удачи мы узнаем, кто ее убийца. Впрочем, если искать правду вам противно и скучно – я не держу. Только пришлите мне помощника. Настоящего мужчину.
Аделия сбросила кисею с головы и пробежала пальцами по своим светлым волосам. «Моложе меня, – констатировал сэр Роули. – И почти красивая». Однако, на вкус Пико, ее чертам недоставало мягкости. И слишком сухопарая. Глаза – холодные и темные, как камни-голыши, – сильно старили врачевательницу. Удивляться нечему – человек, который постоянно видит такое, не может сохранить невинную веселость взгляда.
Но если она действительно способна читать по покойникам…
– Ну, что решили? – спросила врачевательница, глядя ему прямо в глаза.
Он быстрым движением выхватил доску и грифель из ее руки и сказал:
– Ваш покорный слуга, мадам.
– Тогда вон там есть еще кисея. Покройте голову и заходите наконец внутрь – чтоб от вас был толк!
«Ах, она ко всему еще и груба!» – с досадой думал сэр Роули, пока Аделия шла обратно к трупам с решимостью бывалого солдата, который после краткой передышки возвращается в гущу сражения.
Во втором узле был Гарольд – рыжий сынишка торговца угрями, ученик монастырской школы.
– Сохранился лучше, чем Мэри, – заметила врачевательница. – Тело почти мумифицировалось. Веки и гениталии отрезаны.
Сэр Роули торопливо перекрестился.
Салернка что-то бормотала. Среди всяких загадочных слов он разобрал: «следы веревки», «острый инструмент», «анус – сплошная рана», «мел».
Слово «мел» Аделия повторила несколько раз, и Пико, угадав ее мысли, попробовал подсказать:
– Тут в округе добывают известняк. Из него состоят холмы Гог и Магог, возле которых мы останавливались на молитву.
– У обоих детей в волосах мел. А у Гарольда он даже на пятках.
– И что это значит?
– Его тащили по известняку.
В третьем узле были останки Ульрика. Восьмилетний мальчик исчез в этом году в День святого Эдуарда. Поскольку он пропал позже остальных, то над ним врачевательница особо много мычала и бормотала – сэр Роули уже сообразил, что количество производимых ею звуков прямо пропорционально числу любопытных открытий.
– Опять нет век и гениталий, – сказала она. – Этот труп вообще не был захоронен. Какая погода была в марте?
– Насколько я знаю, во всей Восточной Англии царила сушь. Все кругом плачутся, что озимые плохо взошли. Холодно, но без снега и дождя.
«Холодно, но без снега и дождя». Феноменальная память подсказала Аделии соответствующий пример – свинья номер семьдесят восемь с фермы смерти. Вес примерно тот же, больше. Странно.
– Ну-ка, отвечай, тебя после похищения убили не сразу? – спросила врачевательница у тела, позабыв, что рядом с ней не ко всему привычный Мансур, а сэр Роули. Тот суеверно поежился и воскликнул:
– Господи, что за вопрос?! И к кому? С чего вы взяли, что мальчик еще какое-то время жил?
Аделия ответила цитатой из Экклезиаста, которую часто цитировала своим студентам:
– «Всему свой срок. Есть время рождаться и время умирать. Есть время сеять и время собирать урожай». Разложение тоже повинуется закону времени.
– Стало быть, похититель не сразу лишил его жизни, а долго мучил?
– Не знаю, не знаю… – отозвалась врачевательница.
Бесчисленное количество причин может ускорить или замедлить разложение. Поэтому Мансур не стал бы задавать лишних вопросов. А этот болтает попусту, мешает сосредоточиться.
– Есть время думать и время делать выводы. Второе еще не наступило, – сухо добавила она.
Ступни Ульрика тоже были в мелу.
Когда изучение трупов подошло к концу и можно было дать добро на перекладку в гробы, за стенами скита день уже клонился к вечеру. Врачевательница сбросила кисею и фартук и вышла вон из жуткой комнатки. Сэр Роули задул лампы. И покойники остались в более подходящем для них мраке. Только рои мух гудели вокруг них.
Перед уходом сэр Роули помолился за упокой невинноубиенных и попросил у Господа прощения за свое участие в сомнительном деле изучения трупов.
На церковном дворе врачевательница мылась над тазом – натирала руки пенящейся мыльнянкой, тщательно терла и затем подставляла под струю воды из кувшина, который держала служанка. Сэр Роули последовал ее примеру. Он ощущал великую усталость – трудные и необычные впечатления этого дня умаяли и тело, и душу.
– Вы остаетесь, доктор? – поинтересовался он.
Похоже, эта женщина впервые за все время по-настоящему посмотрела на него.
– Как бишь вас зовут? – спросила она.
Вопрос был почти оскорбительный. Но обижаться не стоило: врачевательница выглядела еще более измотанной, чем он сам.
– Сэр Роули Пико, мадам. Друзья зовут меня Роули.
Аделия коротко кивнула. Было очевидно, что на дружбу с ним она не претендует и Роули звать не собирается.
– Спасибо за помощь.
Она сгребла свои вещи в дорожный мешок, подхватила его и пошла прочь.
