– Она все видела. Пусть покажет, дабы мы знали.
Тут прибежал охотник Хью с увесистым поросенком в руках. Король кивком велел нести его в кухню. Охотник пронес вонючее животное мимо ошеломленной Аделии. Поросенок спокойно лежал и тихо, равнодушно похрюкивал.
Туда же, в кухню, повели Веронику. За ней следовал слуга, который торжественно нес на вытянутых руках многогранный кремневый нож – тот самый.
«Что удумал король? – металось в голове Аделии. – Неужели моя догадка верна? Боже правый! Зачем этот спектакль?»
Судьи и зрители, включая глупо моргавшую Вальпургу, постепенно переместились в кухню. Настоятельница Джоанна попыталась в последний момент улизнуть, но Генрих поймал ее за локоть и потащил за собой.
Когда сэр Роули проходил мимо, Аделия шепнула ему:
– Ульф не должен это видеть!
– Я уже отослал их с Гилтой домой.
Затем исчез в кухне и Пико.
Аделия осталась одна-одинешенька в мрачной трапезной.
Похоже, все идет по продуманному плану. Речь шла о большем, чем доказательство вины одной Вероники. Генрих хотел заполучить козырь против церкви, обвинившей его в убийстве архиепископа Бекета. К тому же короля не устраивала простая и удобная для иерархов версия одержимости бесами.
Игра была отвратительна. Коварный государь задумал ловушку не столько для монахини, которая может и вывернуться, сколько для устрашения враждебных ему церковников: «Глядите, и вы уязвимые, и на вас позор и расправа!» Хотя западня уготована мерзкому существу, подлость оставалась подлостью.
Дверь на двор была распахнута. От церкви доносилось пение монахов, славивших Господа. Сколько же они молятся ежедневно – у Бога, наверное, уши устали слушать! Аделия ощутила на своих щеках ветерок, осушающий слезы. Только теперь она заметила, что плачет.
Из кухни гремел голос короля:
– Положите поросенка на разделочную колоду. Ну, сестра, показывай, что он делал с дитем.
Наверное, сейчас в руку Вероники вкладывают нож…
«Не пускай его в дело, глупая похотливая тварь! В этом нет никакого смысла. Просто расскажи словами…»
Однако тут раздался ясный голос монахини:
– А я получу за это отпущение грехов?
– Правда есть искупление. – Снова раздался сурово-непреклонный голос Генриха. – Показывай!
Тишина.
Потом голос монахини:
– Он не любил, когда они закрывали глаза. Поэтому…
Раздался первый пронзительный визг поросенка.
– А потом…
Аделия закрыла уши руками, но это было бесполезно: поросенок визжал, жутко, пронзительно, все громче и громче… Но между его истошными криками о спасении Аделия слышала возбужденное животное хрюканье:
– Так… и так… и вот так! А потом сюда… и сюда…
Вероника – самая обыкновенная сумасшедшая. И если прежде она проявляла нечто вроде смекалки, то была лишь хитрость безумной, которая искала спасение. Но теперь, с ножом в руках, за делом, она могла дать себе волю. Господь всемилостивый, что творится в головах убийц?
Аделия услышала смех. Нет, скорее безумный гогот растущего маниакального упоения по мере того, как жизнь оставляла убиваемое существо. Голос Вероники окончательно утратил человеческое звучание: ее триумфальные вопли мало чем отличались от визжания умирающей свиньи. Даже волки с меньшим урчанием терзают свою жертву.
Свинья умолкла.
От церкви снова послышалось пение монахов.
Потом из кухни донеслось тихое удовлетворенное ржание сумасшедшей, стоявшей подле кровавого месива на разделочной колоде.
Стражники выволокли ее обратно в трапезную и швырнули на пол. Вероника была вся в крови. С рясы ручьями текла кровь. На пути из кухни к своему столу судьи делали большую дугу, чтобы обойти безумную. Несколько капель поросячьей крови попали на епископа Нориджского, и тот рассеянно- брезгливо одергивал свою сутану. Мансур и сэр Роули вернулись с каменным выражением. У раввина Готче были почти белые губы. Настоятельница Джоанна тут же присела на лавку и спрятала лицо в ладони. Даже Хью, привычный к крови, но не к зверству человеческому, имел мрачно-отрешенный вид.
Аделия поспешила к сестре Вальпурге, которая при выходе из кухни рухнула без чувств. Салернка пошлепала ее по щекам. Когда монахиня очнулась, лекарка шепнула:
– Делай короткие неторопливые вдохи. Сейчас все пройдет.
За ее спиной говорил король Генрих:
– Ну, милорды, я думаю, вы наглядно убедились, что если сатана и был в этом замешан, то женщина помогала ему с преогромной охотой.
В трапезной стало тихо. Одна Вальпурга панически сопела, приходя в себя.
Наконец один из епископов решился заговорить:
– Несчастная, разумеется, будет судима церковным судом.
Однако не для того король устроил мерзкую ловушку Веронике, чтобы остаться с носом.
– Она обычная преступница, – грозно возразил он. – И действовала по указке не бесов, а богомерзкого убийцы. Ее следует казнить как сообщницу.
– Монахиня подсудна только церкви.
– И что вы с ней сделаете? Вешать или проливать кровь вам не положено. Стало быть, ваш суд наложит на нее вечное покаяние и оставит в монастыре. Или отлучит от церкви, приговорит к проклятию души и отпустит гулять на воле. А что она там будет делать? Ждать, когда другой убийца свистнет ее на подмогу? Или в одиночку продолжит кровавое баловство?
– Берегись, Плантагенет! – громыхнул в ответ архидьякон. – Желаешь ли ты опять воздвигнуться на святого Фому Бекета, павшего от меча твоих рыцарей? Смеешь ли ты оспорить его великие слова: «Церковь имеет одного государя и подчиняется едино Королю Небесному; посему она живет по собственным законам»? Эта женщина лишится спасения души. На веки веков. Есть ли казнь страшнее, чем не иметь надежды на искупление и знать, что будешь вечно гореть в аду!
– Душу она уже давно потеряла, – огрызнулся король. – Если не казнить ее, Англия потеряет новых детей!
Происходила та же сшибка духовной и светской властей, что при Фоме Бекете. И снова аргументы короля были весомее. Но не в глазах церкви.
Генрих Второй повернулся к своим союзникам: сэру Роули, раввину и Хью:
– Видите, в чем было мое несогласие с архиепископом? «Вершите свои суды, – говорил я, – но преступников отдавайте мне – для настоящего наказания. Иначе вы становитесь укрывателями убийц и насильников!»
Король повернулся к иерархам и грозно вознес кулак. Губерт Уолтер быстро подскочил и повис на его руке:
– Сир, умоляю, остыньте… не забывайтесь…
Генрих сердито стряхнул секретаря.
– Нет, Губерт, я этого не потерплю! – крикнул он. Потом, стирая слюну с губ, сказал более спокойно: – Слышите, милорды? Я этого не потерплю!
Судьи, даже самые храбрые, ежились под яростным взглядом Плантагенета.
– Берите ее, пытайте, приговаривайте к вечному проклятию… Только помните, что эта тварь не должна отравлять своим зловонным дыханием воздух моего королевства. Ушлите ее в Тюрингию или в Индию, пусть там режет детей. А я не отдам на заклание больше ни одного английского ребенка. Если через два
