Ее допрашивали четыре важнейших английских иерарха, которые были в Кембридже по случаю сессии королевского суда. Два епископа, Нориджский и Линкольнский, а также аббат Илийский и архидьякон Кентерберийский. Главам английского церковного суда ничего не стоило сжать свои унизанные перстнями пальцы в беспощадные кулаки и раздавить Аделию как ароматический шарик, который носят против заразы. Разбуженные ни свет ни заря после многотрудных судебных разборов вчерашнего дня, дабы под проливным дождем проделать неблизкий путь из крепости к монастырю Святого Августина, они были расположены к милосердию даже менее обычного. С одежды иерархов, хотя их везли в паланкинах, стекала на пол вода. Аделия ощущала на себе взгляды предубежденной ненависти.
Но злее всех оказался кентерберийский архидьякон. В чужих и своих глазах он был прямым продолжателем дела невинноубиенного Фомы Бекета и считал себя главнейшим защитником от посягательств короля. Соответственно в любом обвинении против служителей культа он видел попытку светской власти унизить церковь. Даже рядовую монахиню обители Святой Радегунды он был готов защищать с такой яростью, словно речь шла о последнем бастионе веры.
Даже настоятель Жоффре был смущен тем, что на судилище собрались только представители церкви.
– Милорды, я уповал, что тут будут и мирские судьи…
Его не удостоили ответом. Гоже ли приору всуе поминать королевскую власть?! Разбор монашеских вин есть внутреннее дело церкви!
Несколько в сторонке от грозных старцев сидел молодой мужчина. Кроме шерифа Болдуина, бейлифов и стражников, он был единственный в мирской одежде. Незнакомец явно забавлялся происходящим и постоянно делал какие-то заметки на своем листе пергамента.
Мансур поначалу вышел в центр трапезной вместе с Аделией.
– Настоятель, это что за явление такое? – возмущенно спросил архидьякон.
– Служитель госпожи Аделии.
– Сарацин?
– Достоуважаемый арабский доктор.
– Ни ей, ни нам в данный момент лекарь не нужен, – рявкнул архидьякон.
Мансура без особых церемоний выпроводили из трапезной. Он покорился, ибо было не время отстаивать свое достоинство и горячиться. Его главной заботой был благополучный исход истории для настрадавшейся Аделии.
Настоятель Жоффре, благослови его Бог, взял на себя рассказ о происшедшем. Он поведал о расследовании Аделии и Симона, о гибели неаполитанца, о ночных событиях в вандлберийском подземелье.
О том, что началом всему было исследование Аделией детских трупов, приор благоразумно умолчал. Ее профессия – допрашивать мертвых – вообще не была упомянута. В противном случае салернке грозило обвинение в колдовстве.
В трапезную вызвали охотника Хью. Он принадлежал к сословию, которое закон признавал «честным», то есть мог отвечать под присягой и нести ответственность за свои слова. Держа шляпу у сердца, он поклялся, что узнал в окровавленном голом человеке сэра Джоселина Грантчестерского. Хью рассказал, что позже он спустился в шахту, где нашел кремневый нож – орудие всех убийств, а также собачий ошейник с цепью в той крохотной пещере, где Джоселин держал похищенного ребенка.
– Ошейник, милорды, принадлежал сэру Джоселину. Это я твердо знаю. На коже ошейника особая печать, такие только на его охотничьих псах.
Ошейник был показан судьям, клеймо исследовано.
Впечатленные иерархи в один голос согласились, что да, это сэр Джоселин Грантчестерский убивал детей.
Было решено останкам этого низкого преступника отказать в христианском погребении – насадить их на кол и выставить в Кембридже на ярмарке для всеобщего обозрения.
Что касается сестры Вероники…
Против нее не было свидетельских показаний, потому что Ульфу не позволили выступить перед судом.
– Сколько лет мальчишке, настоятель? Под присягой можно отвечать только с двенадцати лет.
– Ему девять, ваше преосвященство. Но он умный и честный мальчик.
– Из какого сословия?
– Из свободных крестьян. Живет с бабушкой. Помогает ей в торговле угрями.
Тут брат Гилберт вскочил со своего места, подбежал к архидьякону и что-то со злорадным видом шепнул.
– А, вот оно что! – сказал архидьякон. – Бабушка-то замужем никогда не была. Так что и внук – бастард. Стало быть, из подлого сословия – закон его слова не признает.
Происходящее в трапезной Гилта подслушивала из кухни. С ней были Мансур и Ульф. А также раввин Готче, который переводил сказанное: следствие шло, разумеется, на латыни. Мансура отвергли как иноверца. Ульфа – по еще более глупой причине. Кто же теперь подтвердит слова Аделии? Мальчик хотел бежать в трапезную и восстанавливать справедливость, но Гилта поймала его и зажала рот. Ничего не добьется, только подзатыльников, а то и палок получит.
Когда настоятель Жоффре предложил выслушать раввина Готче, церковные судьи были возмущены до глубины души самим присутствием в монастыре еврея.
– Что за блажь?! Вы хотите заставить нас выслушивать жидовский рассказ?
– Евреи нашего города были отвратительно оклеветаны. Есть возможность доказать, что сэр Джоселин был из числа их главных должников, а потому оболгал иудеев, обвинил в убийстве Петра Трампингтонского, чтобы под шумок спалить все долговые обязательства.
– И что, у раввина есть подтверждение?
– Нет, ваше преосвященство, расписки сгорели. Но раввин может подтвердить…
– Наш закон не признает его слово, – сухо сказал епископ Линкольнский.
Похоже, их закону было достаточно той чистоты души, которая светилась из глаз монахини, чтобы признать ее невиновной, а Аделию – злой клеветницей.
Настоятельница Джоанна стояла горой за свою любимицу.
– Как и святая Радегунда, – сладким голоском рассказывала она судьям, – приснопамятная основательница монастыря, сестра Вероника родом из Тюрингии. Но ее отец, купец, осел в Пуатье, где она трехлетней девочкой была отдана на воспитание в монастырь и затем послана в Англию. Я знаю Веронику не первый год, и всегда она была предана Господу и Деве Марии и никогда не нарушала устав. Истинно говорю вам, сестра всегда была образцом скромности, кротости и веры. И очень часто, когда другие монахини отдыхали, она молилась на коленях у раки с мощами нашего маленького святого Петра Трампингтонского…
– …которого она увлекла на смерть! – сказала Аделия.
– Придержи язык, женщина! – крикнул архидьякон.
Настоятельница повернулась в сторону иноземки, указала на нее пальцем и, меняя тон, прогремела:
– Вот кого надо судить, ваше преосвященство! Змею, которая возжелала очернить невинную голубицу!
За вычетом настоятеля Жоффре за Аделию некому было вступиться. Сэр Роули Пико неизвестно куда запропал в самый нужный момент…
Тут за судейским столом нетерпеливо вскочил архидьякон Кентерберийский.
Даром что в домашних тапочках (сорванный с постели, недоглядел), этот крепкий маленький старичок был полон злости и уверенности в себе.
– Давайте поторопим наше расследование, дабы мы могли поскорее вернуться почивать. И если обнаружится, что побеспокоили нас из подлого желания воздвигнуть клевету на церковь, то виновника сего непотребства следует приговорить к кнуту. – Он со значением посмотрел на Аделию. – Итак…
Дальше он разнес по кирпичику все здание доказательств, искусно выстроенное салернкой.
– Что значит слово простолюдинки, торговки угрями, против слова невесты Христовой?
