Теперь ярость подогревалась стыдом. Убийцы оказались не чужаками, которых и без того не любили, а своими. Гостеприимный богатый рыцарь и набожная монахиня с ангельским личиком. Кто бы мог подумать? Сэру Джоселину каждый день кланялись, а с хорошенькой монашкой перешучивались…
Было уже известно, что Веронику из монастыря увезли в неизвестном направлении. Однако толпе свербело кого-нибудь прикончить. Почему бы за неимением лучшего не повесить настоятельницу Джоанну? Недоглядела, вовремя не распознала… а может, они вообще были сообщницами!
Ульф быстро переговорил на диалекте с Джилом Кокером, которому Аделия некогда спасла ногу. Она не поняла ни слова. Кровельщик тепло поприветствовал врачевательницу. Но в его руках были вилы.
Ульф отвел хозяйку в сторонку и сказал:
– Кокер не советует заходить в монастырь. Мало ли что случится…
– Это необходимо. Вальпурга моя пациентка.
– Вы как хотите, но я туда не попрусь! Я здешний народ знаю. В запале кого хошь укокошат! Не за грош пропадем!
Вид у мальчика был огорченный, но решительный.
– Понимаю, – со вздохом сказала Аделия.
Знала бы она, что у монастыря заваривается такая каша, сама бы не взяла Ульфа.
Пока горожане разжигали себя на штурм, в воротах открылась калитка, из нее выбежали двое монастырских слуг и стороной от толпы бросились наутек. Аделия беспрепятственно скользнула внутрь обители, закрыла за собой калитку и задвинула засов.
Двор пустовал. Вход в церковь, где находились мощи святого Петра, был заколочен досками.
«Что же теперь будет? – подумала Аделия. – Выяснилось, что мальчика никто не распинал и евреи никакого отношения к убийству не имеют… Выходит, бедняжку Петра пора вычеркнуть из святых? Было б странно, если бы к нему по-прежнему валили паломники…»
Аделия пошла к дому, где жили монахини.
В конюшне не осталось ни одной лошади. В хлеву – ни единой свиньи или коровы. Все двери распахнуты настежь.
Аделии стало не по себе. Похоже, здесь даже птицы перестали петь… Нет, что-то щебечет…
В доме царила устрашающая тишина. Кельи были пусты.
В трапезной за столом сидела, опустив голову на руки, настоятельница Джоанна. Одна как перст. На звук шагов матушка испуганно вскинулась. Потом вяло кивнула гостье. Аделия поразилась, как сильно постарела приоресса за считанные дни.
– Я пришла узнать о здоровье сестры Вальпурги, – сказала салернка.
Настоятельница нахмурилась, словно не понимая вопроса.
– Сестра Вальпурга?
– Она была больна…
– Все сбежали, – промолвила Джоанна, безнадежно махнув рукой. – Обители конец. Велено закрыть.
– Сочувствую, – произнесла Аделия. Хоть она и сердилась на нерадение настоятельницы, столь печальное завершение дел… Нет, радоваться тут было нечему. – А куда отправилась Вальпурга?
– Далась она вам!.. К своей тетке, наверное.
Аделии было впору развернуться и уйти, но она спросила со щемящим сердцем:
– Могу я чем-нибудь помочь, матушка?
– Чем? Да я уже и не настоятельница… Оставьте меня в покое. Ступайте с Богом.
– Вы выглядите больной. Позвольте помочь. Вы тут действительно совсем одна? Тогда вам лучше бежать: у ворот толпа горожан с вилами… Что это за звук?
Было ощущение, что звенит в ушах. Откуда-то из глубины здания раздался… крик не крик, стон не стон… какое-то непонятное дрожание воздуха. Словно пойманная муха жужжит в кулаке…
– Вы ничего не слышите? – теребила Аделия будто сонную настоятельницу.
– Это мертвые кричат, – сказала настоятельница. – Мне теперь слушать их до самой смерти… Ступайте прочь. Все равно вам не прогнать призраков…
Аделия попятилась к двери.
– Я… я кого-нибудь пришлю вам… – торопливо пообещала лекарка. – Попрошу настоятеля Жоффре…
Несчастную Джоанну нужно было спасать от грозящего безумия.
Аделия вышла в коридор. Подозрительный звук стал сильнее. Она остановилась и прислушалась.
Она помнила, что по обе стороны прохода было по десять крошечных келий. Без дверей.
Но теперь справа было девять проемов. Вход в последнюю комнатку был замурован. Еще пахло строительным раствором.
Вот, значит, как решили деликатный для церкви вопрос…
Объятая ужасом, Аделия кинулась вон из дома. Во дворе ее вырвало.
Кое-как она перебрела двор и вышла за ворота. Толпа жаждущих кровавой потехи увеличивалась.
Надо просить короля… Нет, кто она такая, чтобы ее пустили к королю? Надо бежать к настоятелю Жоффре…
На Большом мосту возле Аделии осадил коня всадник в нарядной ливрее.
– Генрих Второй требует вас к себе, сударыня, – сообщил он ей.
Аделия озадаченно подняла голову. Глупая шутка.
– К черту короля, – сказала она. – Мне нужен приор Жоффре!
Слуга сурово сдвинул брови, без лишних слов наклонился, могучей рукой подхватил салернку за талию и силой усадил перед собой.
– Сударыня, посылать государя к черту – себе дороже, – парировал он с дружеской ухмылкой.
В мгновение ока они доскакали до крепости, миновали ворота и пересекли двор. Слуга ссадил Аделию у шерифского сада. Там, неподалеку от могилы Симона Неаполитанского и на той самой скамейке, где Роули Пико некогда рассказывал ей о своих злоключениях на Востоке, восседал Генрих Второй. В руках у него были иголка и нитка. Ловкими движениями он зашивал порванную охотничью перчатку, что-то диктуя Губерту Уолтеру, который сидел на траве неподалеку, с походным столиком на коленях.
– А, сударыня… – произнес король.
Аделия опустилась перед ним на колени. Раз уж такая оказия, то почему бы не воспользоваться?
– Ее замуровали, ваше величество! Умоляю вас, прекратите эту дикость!
– Кого? Какую дикость я должен остановить?
– Монахиню. Веронику. Ради всего святого, сир! Они замуровали ее живьем.
Задумчиво глядя на свои сапоги, облитые слезами салернки, Генрих наставительно сказал:
– Сударыня, в этом состоит вся прелесть избранной кары. Что до монахини… мне доложили об ее отсылке в Норвегию. Губерт, ты знал, что эти прохиндеи нашли более дешевый способ избавиться от сестры?
– Нет, ваше величество.
Секретарь отложил свой столик, встал и вежливо, но решительно поднял салернку с колен.
– Успокойтесь, сударыня.
Он дал ей испачканный чернилами платок. Аделия, все еще всхлипывая, высморкалась.
– Они замуровали Веронику прямо в ее келье, – сказала лекарка. – Я слышала ее крики. За толстой стеной они похожи на жужжание мухи, которую прикрыли кружкой… То, что она творила, не заслуживает прощения. Однако поступить так с несчастной сумасшедшей… против Божьего милосердия! Это – преступление.
– Да, сурово, – отметил Генрих. – Кровь им проливать нельзя. Вешать – тоже. И все же извернулись. Что значит смекалка! Я бы просто повесил эту монахиню, а церковь… И эти люди называют меня лютым!
– Освободите несчастную, – почти приказала Аделия. – Без воды она может прожить там три-четыре дня. В нестерпимой пытке!
Генрих заинтересованно поднял брови:
– Всего-то? Я полагал, что люди умирают от голода неделями. Ну, три-четыре дня – это пустяки.
