скрыться. Но я вам не судья. Я не забыл, что начало освобождению Шотландии было некогда положено насильственным актом, который никем не может быть оправдан, — я имею в виду убийство Комина, свершенное рукою Роберта Брюса; поэтому, осуждая убийство архиепископа, как мне велит моя совесть, я готов все же предположить, что вы действовали из побуждений, оправдывающих вас в ваших глазах, хотя они не могут найти оправдания ни в моих глазах, ни в глазах всякого здравомыслящего человека. Говорю об этом только затем, чтобы вы поняли меня правильно. Я присоединяюсь к делу людей, открыто поднявшихся на войну, которая должна вестись в соответствии с правилами, принятыми у цивилизованных наций, но никоим образом не одобряю акта насилия, послужившего непосредственным поводом к ее началу.
Белфур прикусил губу и с трудом удержался от резкого ответа. Он обнаружил с досадою, что его молодой соратник обладает ясностью мысли и твердостью духа, не оставлявших слишком много надежд на возможность оказывать на него влияние, на которое он рассчитывал. Все же, помолчав немного, он холодно произнес:
— Мое поведение — на виду у людей и у ангелов Божьих. Деяние было сотворено не в темном углу; я стою здесь, готовый держать за него ответ, и не тревожусь о том, как и где я буду призван к нему — в совете ли, на поле брани, на эшафоте или в великий день Страшного суда. Я не хочу обсуждать это с тем, кто все еще за завесою. Но если вы готовы по-братски разделить с нами нашу судьбу, идем вместе со мною в совет, который все еще заседает, обсуждая предстоящий поход и средства добиться победы.
Мортон встал и молча за ним последовал. Он ни в коей мере не обольщался насчет своего сотоварища и готов был скорее удовлетвориться сознанием справедливости всего дела в целом, чем способом действий и побуждениями многих из числа тех, кто присоединился к нему.
ГЛАВА XXII
Взгляни, как много греческих палаток
На той равнине. Столько же и мнений.
В небольшой ложбине у подошвы возвышенности, на расстоянии приблизительно четверти мили от поля сражения, стояла хижина пастуха; эта жалкая лачуга, единственное жилище близ лагеря, была избрана вождями пресвитерианского войска для заседаний совета. Сюда и повел Берли Мортона, которого поразило, когда они приблизились к этому месту, какое-то невероятное смешение самых разнообразных звуков, долетавших оттуда. Тишина и сосредоточенная серьезность, которые должны были царить в созванном по такому важному поводу и в столь трудное время совете, казалось, отступили, вытесненные неистовыми спорами и громкими криками, воспринятыми новым соратником ковенантеров как дурное предзнаменование их будущих дурных деяний. Подойдя к двери хижины, Мортон и Берли увидели, что она распахнута настежь, но при этом совершенно забита крестьянами, которые, не состоя в совете, тем не менее не стеснялись вмешиваться в обсуждение животрепещущих и насущных для них вопросов. Требуя, угрожая и даже не останавливаясь перед применением физического воздействия, Берли, решительность которого дала ему перевес над этими разобщенными силами, заставил крестьян разойтись и, введя Мортона в хижину, затворил за собой дверь, чтобы оградить совет от назойливого любопытства толпы.
В более спокойный момент молодой человек был бы, вероятно, заинтересован той необыкновенной картиной, которая предстала пред ним.
Темную полуразвалившуюся хижину чуть освещал пылавший в очаге дрок; дым, для которого не было положенного ему законного выхода, стлался вокруг, образуя над головами членов совета такую же малопроницаемую, как их отвлеченное богословие, облачную завесу, сквозь которую, словно звезды в тумане, смутно мерцало несколько мигавших свечей или, точнее, облитых салом веток, предоставленных нищим владельцем хибарки; они были прикреплены к стенам комками размятой глины. При этом тусклом, прерывистом свете Мортон увидел множество лиц, озаренных духовной гордостью или омраченных неистовым фанатизмом. Были здесь и другие: их озабоченные, неуверенные, блуждающие взгляды свидетельствовали о том, что они, слишком поспешно ввязавшись в дело, для которого у них не было ни достаточной смелости, ни решимости, теперь раскаивались и думали только о том, как бы его покинуть, но стыдились сделать это открыто. Действительно, в собрании царили колебания и разногласия. Наиболее активными были те, кто вместе с Берли участвовал в убийстве архиепископа Шарпа; четырем или пяти из них удалось добраться и до Лоудон-хилла, вместе с другими, отличавшимися столь же неутомимым и непреклонным рвением и дерзнувшими на те или иные противоправительственные деяния, о прощении которых не могло быть и речи.
С ними вместе прибыли сюда и их проповедники, презревшие индульгенцию, предложенную им государственной властью, и предпочитавшие собирать свою паству в пустынных местах под открытым небом, лишь бы не служить в храмах, возведенных человеческими руками, так как это могло бы дать правительству повод вмешиваться в суверенные дела церкви. Остальную часть членов совета составляли землевладельцы со скромным достатком и крепкие фермеры, которые взялись за оружие и примкнули к восставшим из-за невыносимых преследований и притеснений. С ними были и их священники; многие из этих представителей духовенства, приняв индульгенцию и воспользовавшись ее преимуществами, готовились оказать сопротивление тем из своих разделявших крайние взгляды собратьев, которые предлагали опубликовать декларацию с осуждением индульгенции и инструкции к ней, как документов, исполненных беззакония и греха. В первой редакции манифестов, в которых они хотели объяснить многочисленные причины, побудившие их прибегнуть к оружию, этот трудный вопрос был старательно обойден молчанием, но он снова был поднят в отсутствие Белфура, который, вернувшись, к своей великой досаде увидел, что обе стороны яростно препираются по этому поводу, что Мак-Брайер, Тимпан и другие вероучители гонимых скитальцев с пеной у рта наседают на Питера Паундтекста, принявшего индульгенцию пастора в милнвудском приходе, а он, хотя и препоясал себя мечом, все же, прежде чем выйти за правое дело на поле сражения, мужественно отстаивает свои взгляды в военном совете. Этот спор, который вели главным образом Паундтекст и Тимпан, вместе с криками сторонников того и другого и был причиною шума, поразившего слух Мортона, когда он с Берли подходил к хижине. Оба священнослужителя, обладая красноречием и могучими легкими, защищали свои убеждения с неистовой страстью и нетерпимостью и, быстро находя в памяти библейские тексты, нещадно побивали ими друг друга. Они придавали исключительную важность предмету своих расхождений, и их прения сопровождались такими криками, как будто тут шла самая настоящая драка.
Берли, возмущенный возобновившейся распрей, проявлением которой была эта яростная словесная перепалка, остановил спорщиков. Указав на несвоевременность разногласий, польстив тщеславию обеих сторон и использовав авторитет, который ему доставили заслуги в победе этого дня, он в конце концов добился прекращения спора. Впрочем, хотя Тимпан и Паундтекст на время замолкли, они тем не менее продолжали пожирать друг друга глазами, как псы, которые, схватившись, были разняты хозяевами и, забравшись под кресла своих владельцев, пристально следят за движениями врага, обнаруживая ворчанием, взъерошенной на спине шерстью, поднятыми торчком ушами и взглядами налитых кровью глаз, что ненависть их еще не угасла и что они лишь дожидаются удобного случая, чтобы снова вцепиться друг другу в горло.
Белфур воспользовался минутною передышкой, чтобы представить совету мистера Генри Мортона из поместья Милнвуд — одного из тех, кто не пожелал равнодушно взирать на злодеяния власть имущих и решил рискнуть своим состоянием и даже жизнью ради священного дела, во славу которого отец его, знаменитый Сайлес Мортон, совершил в свое время великие подвиги. Мортон был немедленно встречен дружеским рукопожатием своего давнего пастыря Паундтекста и приветственными возгласами тех из повстанцев, кто разделял умеренные воззрения. Остальные пробурчали что-то сквозь зубы о проклятом эрастианстве и напомнили друг другу на ухо, что Сайлес Мортон, хотя и был когда-то стойким и достойным слугой ковенанта, все же оказался отступником в тот печальной памяти день, когда сторонники позорных резолюций 1650 года расчистили Карлу Стюарту путь к королевскому трону, предоставив нынешнему тирану возможность возвратиться в Шотландию и тем самым угнетать их церковь и родину. Правда, добавляли они, в великий день зова Господня они не станут отказываться от содружества с тем, кто так же, как они сами, готов возложить руку на плуг. Так Мортон был избран одним из вождей и членом совета, — если не при полном одобрении своих новых товарищей, то, во всяком случае, без формального или явного их протеста. По предложению Берли они распределили между собой собравшихся под их знамя людей, число которых непрерывно росло. При этом повстанцы из прихода и паствы Паундтекста попали, разумеется, под начало
