— Постой, — сказал Шурка, — а если она одна будет? Ванька опять призадумался. Но ненадолго. Одна — значит, не вышло. Да не может быть, чтобы одна. Бабе одной скучно.
Алик вдруг подал голос:
— Почему же 'не может быть'? А если она тебя любит?
— А я что сказал? — спросил Ванька. — Не любит?
— Ну, значит, ждет…
Голенище затряслось — от Ванькиного смеха. Тряслось оно долго, Ванька смеялся с чистым сердцем, хотя голос у него надтреснутый был и хриплый. Потом он сел в койке, и шапка на нем затряслась, уши так и прыгали, он часто и шапку не снимал, когда заваливался в койку. Потом Ванька спросил:
— Ты что, маленький? Или мешком шлепнутый? Не знаешь, кого бабы любят? Они мужика любят, который рядом, понял? А когда его нету, они другого любят. Он теперь с ней рядом. Эх, салага! Ты с бабами спал или с мамкиной подушкой?
— И никаких исключений? — спросил Димка. С еле заметной своей усмешкой.
Ванька опять завалился в койку.
— Исключений! Мне кореш про нее написал, еще в прошлом плавании. Верный кореш, не соврет. Он ее с этим хмырем видал, как они на пару из магазина выходили. А магазин какой, знаешь?
— Нет, — сказал Димка. — Какой же магазин?
— Галантерейный. Духи продают. И чулки. И эти… бюстгалтеры. Так что он теперь ее лапает, как врага народа.
Васька Буров бросил читать свой талмуд, заворочался.
— Бичи, кончайте вы свою дурь. Я с тоски не засну.
— А ты, давай, — сказал ему дрифтер, — включайся в беседу. Это не дурь, Вася, а семейная проблема.
— А я уж их все порешал давно. А до ваших мне дела нету.
— Да ты с нами-то поделись. Как они решаются.
— Так и решаются. Потрохов народи и радуйся.
Дрифтер даже подпрыгнул на лавке.
— Вот те на! Радуйся. Да у меня их четверо. Хоть в сенях спи.
Шурка с Серегой зареготали.
— Вот и хорошо, — сказал Васька. — Теперь твою бабу никто и не соблазнит. А соблазнят — тоже горя мало. Главное — потрохи. У тебя они пацаны, что ли?
— Четверо военнообязанных.
Васька вздохнул с завистью:
— Я б хоть одного хотел. А то у меня обе — пацанки. Хорошие, но пацанки.
— Плохой ты задельщик, Вася. К следующему рейсу не исправишься, мы тебя артельным не изберем.
— Тебя бы вот попросить — заделывать.
— Я, Вась, всегда за товарища.
— Конечно. Мозгу-то чуть, на что другое не хватит.
Дрифтер не обиделся, зареготал — со всеми за компанию. Васька повернулся лицом к переборке. Но дрифтер опять к нему пристал:
— Васька, а Васька!
— Ну чо тебе?
— Не чокай, мы те все равно спать не дадим. Ты как их зовешь, пацанок, — Сашка и Машка? Или же — Сонька и Тонька?
— Что я их — для потехи родил?
— А для чего, Вась?
— Дурак ты. Им жить надо. Имена им для жизни дают. Не просто так, корове кличка.
— Ну, дак как же ты, как же ты их, Вася?
— Как же… Одну — Неддочка. Недда.
— Ух ты! Кит тебя проглоти полосатый! А другую, Вася?
— Другую — это… Земфира.
Я думал — они до слез нарегочутся.
— Не, Вась, не обидься. Заделал плохо, дак хоть назвал хорошо. Неддочка, значит, и Земфира? Ах ты, цыган.
Васька помолчал и вздохнул тяжким вздохом:
— Не, бичи, я вижу — вы так не кончите. Ну-ка я вам сказку расскажу.
Дрифтер запрыгал, заскрипел лавкой.
— Давай, Вася, травани чего-нибудь божественное про волков.
— Жил, значит, король. В древнее время. Молодой и распрекрасный.
— Это где же было? — спросил Шурка.
— Где? В Турции.
— Там не король, там султан. С гаремом.
— Сиди! — заорал дрифтер. — Шесть классов кончил, а все знает — где король, где султан. Дай сказку слушать.
— Жил, значит, король, и служил у него кандеем один бич, с детства порченый. Горб у него был на спине.
Шурке не понравилось:
— А без горба нельзя?
— Нельзя. Тут все дело в горбе. А условие кандею такое было — каждый день новую похлебку варить. Чтоб без повтору, иначе секир-башка. Ну, изворачивался бич. И король его за это очень любил. Как приедет с охоты, сразу — кандея: 'Чего сегодня настряпал?' — 'Супа с оленем, господин король'. — 'А вчера разве не с оленем?' — 'Никак нет, господин король, вчера с кабаном'. — 'А завтра?' — 'А с этим, как его, с медведем'. — 'Ну валяй. Но если ты мне, швабра, то же самое сваришь, чего я уже отведал, я те голову острой шашкой снесу и прикажу моим ближайшим помощникам съесть!' Так ему, бичу-то, жилось. А звали его Маленький Мук. Да, и вот как-то приходят три ведьмы. Мымры ужасные, из-под носа клыки торчат. Идут к этому кандею на кухню…
— Где ж охрана была? — Шурка спросил, военный человек.
— Где? Вся с королем уехала, на медведя. А ведьмы — они через любую охрану пройдут. Да, и говорят они кандею: 'Слышь, кандей, а хочешь — мы тебе горб исправим?' — 'Как так?' — 'А это наше дело. Исправим и все. Красив будешь, как принц, и королевская дочка в тебя влюбится без памяти. Двенадцать потрохов тебе нарожает и верность будет блюсти. Ты, например, в море уйдешь, брильянты искать на дальних островах, а она хоть черным хлебушком перебьется, а верность тебе соблюдет'. — 'А что же я за это должен сделать?..' — 'А вот чего. Супа ему с оленем навари'. — 'Дак он уж рубал с оленем'. — 'Вот еще навари'.
— Ать, стервы! — дрифтер опять заерзал.
— 'Э, — говорит кандей, — так я не только что горба, так я головы лишуся'. — 'Ну как хочешь, — ведьмы сказали, — мы тебе самое легкое предлагаем'. — 'Да вдруг он заметит? На кого мне тогда сваливать?' — 'А вот, говорят, в том-то все и дело! Тебе еще гарантию дай. Какое же с твоей стороны будет геройство?' А за королевскую дочку геройство надо бы проявить.
— Это понятно, — Шурка кивнул. В карты он уже не глядел.
— Ну, кандей почесал горб и думает: 'Была не была. Сварю я ему с оленем. Со вчерашнего вроде осталось. Может, он и не заметит'. Приезжает король с охоты: 'Супчику бы, говорит, навернул сейчас, тарелок бы восемь!' 'А пожалста, господин король, целый бак наварили'. Сел король за похлебку. 'Это чего, говорит, я отведываю?' — 'А что, не вкусно?' — 'Вкусно, говорит, и даже жалко, что я этого больше в жизни не порубаю'. Тут у кандея надежда появилась. Вдруг его король помилует. И он все же честный был, кандей, до сих пор не врал ни разу. Бац королю в ножки и лбом трясет. 'Ты чего это, верный Мук?' — 'Виноват, господин король, вы это уже вчера рубали'. Король сразу и ложку бросил. 'Ах ты, волосан, где моя любимая шашка?' Сразу к нему вся охрана кидается. 'Вот, господин король, мою возьмите'. — 'Нет, уж лучше мою'…
