— Когда строишь дом, приходится рубить деревья, — не замедлил вставить Кутебар. Я, как понимаете, полностью разделял его точку зрения. — И как там Его Лентяйшество, Сокол, сидящий на ханской руке? Боже, я едва спину не сломал, поддерживая его! Так много дней, сидя в этой вонючей темнице, я поддерживал его бренное тело, не испуская даже вздоха жалобы со своих терпеливых губ! Неужели труды мои пропадут даром?
— С ним все хорошо, слава Аллаху! — говорит юнец, и тут этот голубок начинает распускать нюни, как девчонка. — Его бедные члены изувечены и беспомощны, но он силен и одолеет немощь! Он говорил со мной, Кутебар! Он рассказал как ты… заботился о нем, сражался за него до самого последнего мига — ты и этот феринджи. О, старый сокол гор, как могу я отблагодарить тебя?
И юный распутник обвивает его шею руками и, шепча слова благодарности, покрывает поцелуями до тех пор, пока старикан не отталкивает его. Слава богу, хоть один нормальным оказался!
— Бесстыжее создание! — фыркает он. — Уважь мои седины! Разве вы, китайцы, не все на одно лицо? Убери свою голую физиономию и поупражняй свою благодарность — если уже иначе не можешь — вон на том англичанине, только меня уволь!
— Так я и сделаю, — говорит мальчишка, поворачивается и кладет руки мне на плечи. — Ты спас моего любимого, чужестранец, а значит, моя любовь принадлежит и тебе, отныне и навсегда. — Выглядел он и впрямь очень привлекательно: бледное, точеное личико, обрамленное черным тюрбаном, раскосые китайские глаза, полные губы, по щекам сбегают слезы. И тут, к крайнему моему негодованию, парень наклоняется, с явным намерением расцеловать меня!
— Ну уж нет, спасибочки! — кричу я. — Без обид, дружок, но я, знаешь ли, не разделяю ваших…
Но прежде чем мне удалось остановить его, он уже обнял меня и впился губами в мои губы! И вдруг я почувствовал, что к груди моей прижались две упругие молодые груди, а нежная щека, прильнувшая к моей, могла быть только девичьей. Женщина, ей-богу, — возглавляющая отряд гази в таком отчаянном предприятии! И какая женщина, если довериться ощущениям! Это, разумеется, все ставило с головы на ноги, и я позволил девушке вдоволь нацеловаться, к вящему ее удовольствию, как и своему тоже. Да и вправе ли настоящий джентльмен поступить иначе?
X
Были в моей жизни моменты, которые мне хотелось бы переживать снова и снова. Были и такие, о которых нет желания вспоминать вообще. И очень немного таких, когда даже спустя много лет мне хочется ущипнуть себя, чтобы проверить, неужели это было на самом деле? Та история с кокандской ордой из Красных песков принадлежит именно к последней категории, но в то же самое время относится к столь редким в моей карьере эпизодам, которые я способен — при желании — подтвердить данными исторических книг. Существуют труды о Средней Азии, принадлежащие перу забытых ныне путешественников или военных писателей [XL*], заглянув в которые можно найти те самые имена и названия: Якуб-бек, Иззат Кутебар и Катти Тора; Бузург-хан и Семь Гор, Большая и Средняя Орды Черных песков и Золотая дорога, Небесные волки Голодной степи, Сагиб-хан. Можно из них узнать и про ту замечательную девушку, которую называли Шелк. Можете, если интересно, найти их всех и узнать, как они пядь за пятью обороняли от русских земли между Яксартом и Оксом. И если при чтении у вас возникнет ощущение, что это некая смесь сказаний про Робин Гуда с «Тысячью и одной ночью» — я не буду спорить. Я участвовал в этом всем, но даже сам, вспоминая о тех событиях, смотрю на них, словно на некую ожившую страшную историю из книжки.
И когда я роюсь в книгах или картах и шепчу вслух — как часто делают старики — эти имена, наблюдая из окна, как едут по мостовой нового, принадлежащего двадцатому веку, Лондона, кэбы и как гувернантки степенно прогуливают по Гайд-Парку своих маленьких подопечных (чертовски привлекательные попадаются штучки), — я бросаю все и копаюсь в своем хламе до тех пор, пока не разыщу тот примитивный старинный револьвер, который выбил у русского сержанта в форте Раим и потертый шарф из черного шелка с вышитыми на нем цветками седмичника. И я снова слышу смех Якуба и хвастливую похвальбу Кутебара, и стук тысяч копыт, и боевой клич завернутых в тюрбаны таджикских всадников, даже теперь заставляющий меня вздрагивать. Но чаще всего вспоминаю я ее аромат и те раскосые черные глаза. «Слизывай мед, чужестранец, и не задавай вопросов». Это было лучше всего.
В ту ночь спасения из форта Раим я, разумеется, почти ничего о них не знал — если не считать очевидного: они принадлежат к воинственным племенам, ведущим неустанную борьбу против русских, стремящихся вторгнуться в их страну и распространить власть царя на юг — до Афганистана, и на восток — до китайских пределов. Это была жестокая, кровавая борьба: эти дикари — таджики, киргизы, кокандцы, узбеки и прочие — вынуждены были отступать от Сырдарьи к Голодной степи и Красным пескам; они постоянно огрызались, нападая на передовые посты русских и вырезая их караваны.
Но вряд ли их стоит называть дикарями. Позади них, в верховьях Сырдарьи и Амударьи, находились великие города — Ташкент, Коканд, Самарканд и Бухара, которые были высокоцивилизованными уже в те времена, когда русские еще без штанов ходили. Именно эти места на самом деле интересовали Москву, о чем и говорил Игнатьев, хвастая, что их захватят по пути в Индию. Вожди вроде Якуба и Кутебара вели отчаянную битву на последнем рубеже, надеясь остановить оккупантов на ничейных землях, лежащих на восток от Аральского моря и вдоль Сырдарьи.
Именно по краю этой ничейной земли ехали мы в ту ночь бегства из форта Раим. Изматывающая скачка, час за часом, сквозь ночную тьму и серебристый свет утра, оставляя за собой мили пустынь, оврагов и иссушенных степей. Людям Якуба удалось распилить цепь, сковывающую мои лодыжки, чтобы можно было ехать верхом, но скакал я, словно в полудреме, лишь смутно видя окружающие меня одетые в халаты фигуры, чувствуя запах попон из верблюжьей шерсти и норовя провалиться в спасительное забытье беспробудного сна.
Недурное оказалось это местечко — тот оазис в глуби Красных песков Кызылкума, на который русские не осмеливались пока покуситься. Помню, как я пробудился, услышав журчание воды, выбрался из палатки наружу и застыл, моргая, при виде длинной долины, усеянной палатками, и деревушки с изящными белыми домиками, притулившимися к одному из склонов, утопающему в зелени. Слышался смех женщин и детей, а кругом сновали таджикские всадники на своих лошадях и верблюдах: тощие, страшные, заросшие бородами парни, увешанные оружием с головы до ног — вовсе не та компания, с которой в обычных обстоятельствах я предпочел бы иметь дело. Но один из них, проезжая мимо, воскликнул: «Салам, английский!», а какая-то женщина принесла мне хлеб и кофе, и все вели себя очень дружелюбно.
Где-то — полагаю, в своем знаменитом труде «Дни и странствия солдата» — я немало места уделил этой долине, рассказав про уклад и обычая тех племен и про то, каким раем показалась она мне после пережитого ужаса. Так оно и было. Большинство парней на моем месте, без сомнения, просто наслаждались бы своей свободой, вознося хвалы Провидению и набираясь сил для дальнейших рискованных приключений. Но этот рецепт не по вкусу Флэши. Едва очнувшись, я стал задумываться на предмет будущего. Уже тем самым утром, пока местный кузнец под одобрительные возгласы толпы снимал с меня оковы, я напряженно думал: «Так, пока все замечательно, но что дальше?» Огромная русская армия в форте Раим находилась еще слишком близко, и я не мог спокойно чувствовать себя, пока не окажусь в месте, которое можно счесть совершенно безопасным — на Беркли-сквер, например, или в одной уютной пивнушке в Лестершире.
Лучшим вариантом представал Афганистан — не то место, куда я готов отправиться по собственной воле, зато единственный путь в Индию, к моим соотечественникам, да и Якуб-бек, по моим наметкам, поможет мне безопасно достичь его в благодарность за услуги, оказанные в темнице форта Раим. Как- никак, сидели вместе, а он явно человек влиятельный — не удивлюсь, если у него в друзьях числятся все бадмаши[104] и угонщики скота от этих мест до самого Джелалабада. При необходимости он даст мне эскорт, мы сможем ехать под видом перегонщиков табунов или чего-нибудь навроде, и при помощи знания персидского и пуштунского я без проблем проберусь через Афганистан. Опыт есть. И эти подлые русские не успели пока, слава богу, отрезать путь. И тут, строя планы, я вдруг осознал всю бесподобную прелесть ситуации: я свободен, нахожусь недалеко от Индии и знаю все
