подробности плана Игнатьева! О, скорее всего Ист сообщил о нем Раглану, но это такая мелочь по сравнению величайшей перспективой, открывающейся передо мной: прославленный Флэши, которого в последний раз видели врубающимся на полном скаку в ряды русской армии при Балаклаве, восстает из пепла под Пешаваром, облаченный в романтический туземный наряд, и сообщает британскому гарнизону сногсшибательные вести.
— Вы должны сообщить генерал-губернатору, — заявляю я вытаращившим глаза слушателям, — что в ближайшее время русская армия в тридцать тысяч штыков и в сопровождении половины афганцев перейдет Хайбер, и если он намерен удержать Индию, то нужно не теряя ни секунды поднимать армию в ружье. Нет, сомнений нет — это я слышал из уст самого царя. В Лондоне, должно быть, уже знают — один парень по имени Ист доставил эти сведения в Крым. Я, понимаете, был ранен и приказал ему бросить меня и донести информацию любой ценой. Так что он оставил меня — каждый по своему выбирает между долгом и дружбой, не правда ли? Но это не важно. Я здесь с вестями, и только мы можем остановить врага здесь. Как я сюда добрался? Ха-ха, приятель, если я тебе расскажу, ты все равно не поверишь. Проехал половину России, через Астрахань, Аральское море (Каспийское тоже, кстати говоря) и перебрался через Гиндукуш — тут уж я как дома, не правда ли? Опасности? О, нет-нет, ничего такого, что я назвал бы по-настоящему опасным. Остается только подождать, пока заживут эти отметины от оков — русским тюремщикам еще многому стоит поучиться у наших горничных, не так ли? Да-да, я Флэшмен — тот самый Флэшмен, если угодно. А теперь будь другом и отбей телеграмму в Калькутту. Ах, не забудь еще передать лорду Раглану мои извинения за то, что не мог прибыть к нему под Балаклавой, будучи задержан обстоятельствами непреодолимой силы. А теперь, если не затруднит, принеси мне горячей воды, пару носков и расческу…
Боже мой, да газеты с ума сойдут! Герой Афганистана, а теперь еще и Спаситель Индии — если, конечно, удастся отстоять эту проклятую страну. Но я-то в любом случае получу свой кусок славы, и бредущий по снегу Ист будет выглядеть жалким по сравнению со мной. При встрече с ним я, конечно, похлопаю его по плечу и скажу, что он всего лишь выполнял свой долг, даже если это означало обречь на смерть старого товарища. «В самом деле, — серьезно скажу я. — Мне, вопреки всему, повезло больше: передо мной не стояла необходимость делать такой выбор». Скромный, непритязательный, самоотверженный — если все разыграю как надо, мне светят рыцарские шпоры, не меньше.
И все, что нужно для воплощения этого великолепного плана, это переговорить с Якуб-беком, как только последний оправится от пережитых мучений. Я скажу ему, что русские — наши общие враги, и что мой долг призывает меня немедленно ехать в Индию. Мне останется поблагодарить его за гостеприимство и отправиться в путь, увозя с собой его признательность и эскорт. Не теряя времени, я изложил все Иззат Кутебару, когда тот пригласил меня отведать кефира в соседней палатке, где старый разбойник оправлялся — вовсе не тихо-мирно — от последствий плена и бегства.
— Ешь и благодари провидение за такую благодать, которую вы, неверные, называете амброзией, — говорит он, когда одна из его жен поставила передо мной блюдце с кремового цвета простоквашей. — Секрет приготовления сего яства вручил Аврааму сам Аллах. Что до меня, то я предпочту его даже ташкентской дыне. А ведь пословица гласит, что халиф правоверных готов отдать десять лучших красавиц своего гарема за одну-единственную ташкентскую дыню. Я, наверное, отдал бы пять или шесть, но только если дыня будет крупная. — Кутебар утер бороду. — Значит, собираешься в Афганистан, а потом к своим, в Индию? Это можно устроить — мы перед тобой в долгу, Флэшмен-багатур: я, Якуб и весь наш народ. Как и ты — наш должник за собственное твое спасение, — мягко добавляет он.
Я стал протестовать против незаслуженной благодарности, и он серьезно кивнул.
— Слово благодарности, сказанное между воинами — как удар сердца: краткий миг, едва заметный, но его достаточно. — Потом Кутебар ухмыльнулся во весь рот. — Да о чем мы? По правде, все мы обязаны своей свободой этой дикой ведьме, дочери Ко Дали. Это та, которую называют Шелк. — Он покачал головой. — Да убережет меня Аллах от своенравного дитя и от гололицых распутниц. После случившегося ей совсем удержу не будет — как и края страсти к ней Якуб-бека. И все-таки, друг мой, сидели бы мы здесь и вкушали бы сей превосходный кефир, кабы не она?
— Кто она? — спрашиваю я, увидев — и почувствовав — за прошедшую ночь достаточно, чтобы у меня возник крайний интерес к этой удивительной девушке. Она показалась бы феноменом везде, но в мусульманской стране, где женщине отведено строго определенное место, и ей даже и в голову не придет вмешиваться в мужские дела, беспрекословный авторитет Шелк удивил меня. — Знаешь, Иззат, вчера, пока она… э… не поцеловала меня, я был уверен, что это мужчина.
— Так, должно быть, думал и Ко Дали, когда эта маленькая чертовка, визжа, появлялась на свет, — говорит Кутебар. — Кто такой Ко Дали? Китайский полководец, которому повезло взять в жены кокандку и не повезло стать отцом Шелк. Он правит в Кашгаре — китайском городе в Восточном Туркестане, в тысяче миль отсюда, между Иссык-Кулем и Семиречьем. Научил бы его Аллах еще и управляться с собственной дочерью — тогда избежали бы мы большого позора — разве гоже, когда женщина заправляет нами, словно хан, и устраивает такие предприятия типа нашего с тобой освобождения? Могу ли я, Кутебар, хвастать всем: «Из тюрьмы в форте Раим меня освободила женщина»? Да, да, смейся, старая корова, — рявкнул он на старуху-прислужницу, слушавшую нас и хихикавшую. — Неужто это уважение, дочь стыда? Все вы на ее стороне, треклятые потаскухи, и рады видеть, как мы, мужчины, испытываем унижение. — Он повернулся ко мне. — Беда с Шелк в том, что она всегда оказывается права. Жутко представить, но это так. Кто может прозреть пути Аллаха, дозволяющего совершаться подобным вещам?
— Ну, — говорю, — ты же знаешь, Кутебар, у русских случается такое. У них были императрицы. Да что далеко ходить — в моей родной стране правит королева.
— Слыхал, — говорит Иззат. — Но вы ведь неверные. Кроме того, случается ли, чтобы ваша султанша, Вик Тария, ходила с непокрытым лицом? Затевает ли она набеги и засады? Нет, клянусь черной гробницей Тимура, ничего такого она не делает.
— Мне о таком слышать не приходилось, — кивнул я. — Но эта Шелк, откуда она взялась? И каково ее имя?
— Кто знает? Она — дочь Ко Дали. А появилась однажды — это было два года назад, после того как русские построили этот оплот шайтана — форт Раим, и послали своих солдат, вопреки всем договорам и обещаниям, на восток от Арала, чтобы забрать нашу землю и поработить наш народ. Мы — Якуб, я и другие вожди, дрались с ними, деремся и сейчас. И вдруг среди нас оказалась она, со своим бесстыжим голым лицом, храбрыми речами и дюжиной преданных крепких бойцов-китайцев. Время было тяжелое, мир перевернулся вверх ногами, и мы из последних сил сдерживали русских при помощи засад и набегов. В таком беспорядке возможно все, даже появление вождя-женщины. Якуб увидел ее и… — Кутебар развел руками. — Она красива, как сирень на рассвете, и умна, тут ничего не скажешь. Не сомневаюсь, когда- нибудь они поженятся — когда его жена разрешит — та живет в Джулеке, на реке. Но он не дурак, мой Якуб, — по сердцу ему эта соколица или нет, в нем живет стремление править, и Кашгар ему очень даже подойдет. Кто знает, когда Ко Дали умрет, а Якуб лишится надежды на престол Коканда, не поможет ли ему дочь Ко Дали вырвать Кашгар из лап китайцев? Он заговаривал об этом в ее присутствии, и она с обожанием глядела на него своими черными монгольскими глазами. Говорят, — Иззат понизил голос, — что она обожает и других мужчин, и именно из-за ее распутства правитель форта Раим, русский по фамилии Энгман, — да разроют его могилу дикие кабаны! — приказал побрить ей голову, когда ее захватили в прошлом году после падения Ак-Мечети. Говорят, что…
— Это ложь! — восклицает старуха, не упускавшая ни единого слова. — Из ревности они стремятся очернить ее, нашу красавицу Шелк!
— Можешь ты успокоиться, мать раздора и пожирательница ценных продуктов? — говорит Кутебар. — Я сказал, что ей побрили череп, почему она и расхаживает постоянно в тюрбане, пообещав оставаться лысой, пока не добудет голову самого Энгмана. Извращенный народ эти женщины! Но что с ней поделаешь? Она стоит десяти в совете, скачет как казак, а по храбрости способна сравниться с… даже со мной, клянусь Аллахом! Если Якубу, Бузургу — хану Коканда, и мне, разумеется, удается сдерживать этих русских свиней, то только благодаря тому, что она наделена даром видеть их слабости и указывать нам, как ими воспользоваться. На ней печать Аллаха, я знаю — вот почему наши люди обожают ее, прислушиваются к ней и отводят взгляд, встретившись с ней глазами. Все, за исключением Якуба, способного сравняться с ней и не боящегося ничего.
