Изредка навещала дочь. Ребенок рос нормально. Тетка в ней души не чаяла, и я была за нее спокойна.
Но вот однажды, под Новый год, я приехала навестить мое дитя и узнала, что Белгородов увез дочь неизвестно куда.
Вера Андреевна достала платок и вытерла навернувшиеся слезы.
Решетов деликатно молчал.
Кое-как справившись с волнением, она продолжала:
— Дочь исчезла бесследно. Ходили слухи, что Белгородов увез ее за границу… Мой муж, Панюшкин, всячески старался облегчить мои страдания. Когда у нас родилась дочь, боль утраты постепенно притупилась. Но забыть первого ребенка я не могла. И вот, можете представить себе, после стольких лет неизвестности она нашлась… Да, да, …нашлась, — проводя рукой по лицу, продолжала Вера Андреевна. — Невероятно, но это так!
Волнение Панюшкиной невольно передалось полковнику.
— Вы твердо уверены, что это ваша дочь, товарищ Панюшкина? — старательно подбирая слова, осторожно заговорил Решетов. — Ведь прошло столько лет…
— Что вы! — поспешно возразила Вера Андреевна. — Какая мать не узнает своего ребенка, как бы длительна ни была разлука. Она так похожа на меня. Есть и еще одно неопровержимое доказательство… Словом, у меня нет сомнений, что это моя дочь.
Она тяжело перевела дыхание.
— При каких же обстоятельствах произошла ваша встреча?
— Впервые я встретилась с нею, как это ни странно, в ночь под Новый год. Она пришла к нам со своим женихом Степанковским. Вы, вероятно, знаете его. Она произвела на меня самое приятное впечатление. Меня очень потянуло к ней. Даже непонятно это было вначале. И еще бросалось в глаза ее поразительное сходство с Ольгой — моей младшей дочерью. А потом… потом я обнаружила родимое пятнышко на виске…
Вера Андреевна замолчала, машинально смахнула не перестававшие бежать слезы. Потом спохватилась, что бесцельно вертит в руках пресс-папье, и отодвинула его.
— Все эти годы, — подняла она на полковника покрасневшие глаза, — меня преследовали видения ужасной участи моей девочки… Вам, наверно, понятно горе матери. И вдруг такое счастье! Не могу и приблизительно передать вам, что испытала я. — Вера Андреевна вопросительно посмотрела на Решетова. — Простите, я отвлекаю вас подробностями, интересными только матери…
— Нет, нет, товарищ Панюшкина. Наоборот, все это глубоко интересно для меня. Продолжайте, пожалуйста.
— Так о чем я? Ах, да. Моя дочь нашлась. С тех пор я жила, как в счастливом сне. Но вот вчера ночью произошло нечто ужасное. Примерно около двенадцати часов мне почудилось какой-то необычный шум. Я поднялась, чтобы проведать дочь. Против обыкновения дверь ее комнаты оказалась запертой. На мои зов никто не откликнулся. Это встревожило и напугало меня. Я бросилась к двери, заставленной шкафом. Обычно мы ею не пользовались. Когда я включила свет, в комнате дочери не было. Меня охватил страх. Куда девалась Лидия? Ведь она при мне легла в постель. Что заставило ее выйти из дому в такой поздний час? Ответа на эти вопросы я не находила…
Но я забыла вам сказать, что открывая дверь, я опрокинула стул. На полу лежала сумочка Лидии. Рядом валялась ее любимая брошь, выпавшая, очевидно, из сумочки. Я подняла ее и хотела положить на место, но мое внимание привлек шнурочек с наконечником, вмонтированный в брошь. Удивила тяжесть броши и непонятная выпуклость на ее тыльной стороне. Для чего служит эта брошь?
Я вернулась к себе. Меня мучили эти мысли и в то же время я старалась убедить себя, что все это — плод моего больного воображения… В большом волнении стала ждать возвращения дочери. Время тянулось нескончаемо долго. Наконец замок тихо щелкнул, послышались приглушенные шаги. Я решила попытаться вызвать дочь на откровенность и отправилась к ней. Дверь была уже открытой.
Лидия вскочила и зажгла свет. У кровати стояли ее ботинки, с которых еще не успел стаять снег.
— Ах, это ты, мама? А я так сладко спала, что но слышала, как ты вошла, — сказала она и зевнула.
У меня упало сердце от этих слов. Слабая надежда, что ее уход вызван какой-то безобидной причиной, развеялась как дым. Я поняла, что дочь замкнулась и ни о чем говорить со мной не будет. Не желая настораживать ее, я объяснила, что просто хотела перед сном взглянуть на нее, убедиться, что все благополучно. Она без смущения сказала:
«Ну что ты беспокоишься зря, дорогая? Я не маленькая. Иди, мамочка, спать…»
Остаток ночи прошел в тяжелом раздумье. Опьяненная своим счастьем, я раньше как-то не придавала особого значения тому, что моя дочь воспитывалась неизвестными мне людьми, неведомо кто окружал ее… Что чуждо и что близко ее сердцу? Каковы ее идеалы? Об этом я ничего не знала…
А как спокойно она лгала, глядя мне в глаза. В ту ночь я вынесла такую муку, какой не испытала за всю жизнь. К утру пришла к твердому убеждению, что обязана, не откладывая ни на минуту, идти к вам и рассказать обо всем… Я прошу вас проверить, откуда прибыла моя дочь, что она делала все эти годы и… кто она сейчас.
Голос ее охрип от волнения. Она посмотрела в глаза Решетову.
— Прошу вас, не считайтесь со мной. В случае, если она была с отцом за границей и… завербована… Я не имею права решать этот вопрос. Но если она — враг, то что значит перед этим моя личная материнская боль?..
Вдруг лицо Веры Андреевны перекосилось от душевной боли. Вся подавшись вперед, она дрожащей рукой схватила руку Решетова.
— Может быть вы знаете о ней что-нибудь? Скажите. Я чувствую, что знаете…
Нервное напряжение достигло предела и, уже не стесняясь Решетова, Вера Андреевна разрыдалась.
Взволнованный полковник молчал. Сколько горя перенесла эта женщина! А теперь он должен обрушить на нее еще новую муку. Но вместе с тем он чувство-нал, что не может не сказать ей всей правды. Ему было ясно, что перед ним человек, который от неизвестности будет страдать еще больше.
— Скажите, пожалуйста, а брошь, что вы нашли… Где эта брошь? — осторожно заговорил Решетов, когда Вера Андреевна несколько справилась с волнением.
— Я захватила ее с собой. А потом… потом решила показать вам.
Панюшкина открыла сумочку, достала бумажный сверток, развернула и положила на стол брошь.
— Вы правильно сделали, Вера Андреевна. Решетов долго и внимательно разглядывал украшение.
— Да… так и есть… — вслух рассуждал он. — Интересно… — и снова стал тщательно осматривать брошь. — Да, Вера Андреевна, — обратился полковник к Панюшкиной, — это микрофотоаппарат. Им пользуются исключительно в шпионских целях…
Вера Андреевна пошатнулась, лицо ее покрылось меловой бледностью. Полковник бросился, чтобы поддержать ее. Но, к его удивлению, Панюшкина отстранила его руку.
— Что я должна сейчас делать? — твердо спросила она. И видя, что Решетов молчит, продолжала:
— Я ведь просила вас не считаться со мной. У меня хватит сил выполнить свой долг до конца. Говорите, что мне делать?
— Товарищ Панюшкина, теперь самое главное — ни в коем случае не менять своего отношения к дочери. Все должно оставаться по-прежнему… И, пожалуйста, положите незаметно брошь в сумочку Севериновой…
— Я сделаю все, что от меня потребуется. Благодарю вас за то, что уделили мне столько вашего дорогого времени…
— Это вам большое спасибо, Вера Андреевна, за чистоту вашей души. Желаю вам мужества, — Решетов почтительно пожал руку Панюшкиной.
Вера Андреевна повернулась и нетвердой походкой вышла из кабинета.
