Вокруг них зеленая трава и кусты. Оазис. Нас же мучает голод и жажда. Отделяют нас от бедуинских шатров несколько пальм. Верблюд с осанкой короля движется между пальмами, иногда вскидывает голову, издает неясный рев, жует губами. От шатров доносится еще и долгий крик осла сливающийся с человеческим говором. Но пальмы и верблюд – граница между нами и бедуинами. Мы – в своем замкнутом мире. Открываем боевой паек – банку с консервами, едим вдвоем. Нет у нас ни вилки, ни ложки. Едим руками. Погружаем пальцы в мясо, вылавливаем дольки грейпфрутов. Жара невыносима. Я расстегиваю рубаху, она делает то же самое, покачивает краями рубахи:
«Приятно, когда пробирает ветерок».
Странная девица. Все у нее просто. Ведет себя раскованно и, главное, уверенно. Темный ее загар и белый лиф словно бы подмигивают друг другу. Ну, а я – третий подмигивающий. Мы тут всего – троица – я, она и лиф. Она занята едой, ест за двух парней. Наплевать ей на свою полноту. Мне вдруг не наплевать. Говорю:
«Тебе не стоит так много есть».
«Но я голодна».
«Совсем растолстеешь».
«Да я и так не девушка, а гора мяса».
Сказала так спокойно, что и мне стало все равно. Тем более что пара желтых куропаток, по цвету песка, присела неподалеку. И я кричу, словно это не птицы, а террористы:
«Куропатки! Куропатки!
Она тоже обращает внимание на кусты. Куропатки улетели, но сидит на кустике маленькая коричневая шумная птичка. Прилетает вторая, они подпрыгивают, помахивают хвостиками, клювы их не замолкают в своей птичьей болтовне. Смешная картина. Бесплатное представление в пустыне. И она просто задыхается от смеха. Таков характер толстух – любят смеяться. Я прерываю ее смех:
«Знаешь, как их зовут?»
«Кого?»
«Ну, этих птичек, естественно?»
На лице ее разочарование. Несомненно, думала, что спрошу, как ее зовут. Но я не называю своего имени и не хочу знать ее имени. Получаю удовольствие от неизвестности. Она перестает смеяться и говорит мне сердито:
«А? Птичек. Да не интересно мне знать, как их зовут. Смешные они, и этого достаточно».
«А что тебе интересно знать? Так я тебе скажу. Зовут их – вертихвостки. Удивительно, что они танцуют в полдень. Может быть, тень от верблюда, падающая на кусты, вводит их в заблуждение, и они думают, что уже вечер. Они всегда танцуют под вечер».
«Объяснение точное. Исчерпывающий отчет о вертихвостках».
Смеется надо мной девица. Я ее явно разочаровываю. Не желает она беседовать со мной о вертихвостках. Вскакивает на ноги, словно хочет от меня убежать. Несется к кустам, рубаха ее развевается. Не знаю почему, но я тоже вскакиваю и бегу за ней. Ловлю ее у кустов. Ее полные плечи в моих руках, плечи горячие, как и глаза ее и смех. Она делает вид, что даже не ощущает моих рук. Заглядывает в кусты:
«Смотри, тут гнездо этих птичек».
«Расхристанное гнездо. Такие они, эти смешные птички».
«Скажи, почему ты должен всему давать оценку. Вместо того, чтобы смотреть и получать удовольствие, ты смотришь и объясняешь. Смешно».
Притянул ее к себе. Она борется со мной. Ого, у нее еще те мускулы! Она побеждает меня, я уже и не рад, но понимаю, что это ей нравится. Не может быть, чтобы такая вот… Слова ее посильней ее рук:
«Скажи, почему ты такой?»
«Какой?»
«Такой серьезный. Не улыбаешься, когда… Ну, говоришь и делаешь все так серьезно».
«Может, я такой серьезный, потому что нет у меня кого-либо, чтобы смешил меня».
«Слишком жалеешь себя, потому и нет кого-либо, кто бы тебя смешил. Ты что, сам себя веселить не умеешь?»
«А ты умеешь?»
«Еще как».
Идет в сторону джипа, тянет босые ноги по раскаленному песку, медленно-медленно. Я иду за ней, и ко мне возвращается отвратительное настроение последних недель. Как она меня ужалила. Надо улыбаться, если заигрываешь. Даже если это только любовные игры. Догнал ее у джипа. Улыбается мне. Рубаха ее все еще распахнута, ноги босы. Говорю ей приказным голосом:
«Едем!»
Кладет голову мне на плечо, дремлет. Ветер пустыни обжигает нас. Песок осаждает со всех сторон, белые ослепительные пространство жгут глаза. Ястреб парит над нами. Пески движутся вместе с колесами джипа, выявляя время от времени разбитые скелеты машин. И мгновенно в память возвращается война. Белые пространства и голубые небеса вдруг становятся тесными, сужаясь гибелью на человека, на танк, и вот уже человек пылает факелом, тянется густой хвост дыма от рухнувшего в песок самолета. Песок почернел и обуглился вокруг его остова, и даже когда языки пламени погасли, еще долго тянется в небо хвост дыма, петляет и не может достичь неба сквозь сплошной ковер огня, охватившего воздух. К вечеру солнце садится. Солнце пустыни огромно и огненно. Приближаясь к земле, окрашивает огнем все небо, словно бы кровь течет не только по земле, но и с небес. Я всеми силами ждал темноты ночи, чтобы мгла накрыла все эти ужасы. Но в пустыне темнеет медленно, и никогда не бывает полнейшая тьма. Сошла с неба ночь, а пустыня пылала. Небо было полно больших светлых звезд, и они мигали нам, словно Господь и его ангелы мигали и посмеивались над нами. Видения не отступают от меня, а она спит, и дыхание ее покойно. Мне хорошо с этим покоем, я себя просто ловлю на том, что стараюсь не симпатизировать ей, но, по сути, очень даже симпатизирую это некрасивой, такой смешливой и полной жизни девице. Кто она? Зачем мне знать, кто она? Девица. Незнакомка. Мы уже близки к базе. Я легонько толкаю ее. Просыпается тихо, как будто и не спала.
«Ну, и типчик же ты – сплошная усталость. Спала всю дорогу».
«Что тут такого? Люблю поспать».
«Любит поспать, любит поесть, любит…»
«Любит то, что желает любить».
Она медленно застегивает рубаху на все пуговицы, надевает ботинки, даже причесывается. Подъезжаем к воротам базы. Она спрыгивает с машины, говорит вместо прощальных слов:
«Сейчас душ. Просто высшее удовольствие».
Идет в сторону домиков, где живут солдатки. Я остаюсь в джипе. Гляжу ей вслед и думаю про себя: «Если захочется мне ее увидеть, даже спросить не смогу. Ведь имени ее не знаю. Ничего о ней не знаю. Только, что высокая, и полная, и некрасивая. Минуточку! Я знаю о ней немало. Ничего – и всё. Она сильная, веселая, горячая, подвижная, как ртуть, и любит то, что хочет любить». Спрыгиваю с джипа и тоже бегу охладить тело в душе.
Встретил ее у столовой, рядом с колонкой холодной питьевой воды. Стоял в окружении офицеров, старых моих друзей. Кивнул ей слегка головой. Она и не ответила. В столовой схватил что-то на ходу. Даже спросили меня, хорошо ли я себя чувствую. Ответил, что я здоров, но про себя подумал, что болен. Болен ею. Вышел наружу. Она ждала меня у питьевой колонки. Тем временем на землю опустился вечер, и пустыня погрузилась во мглу, насколько это можно назвать мглой в пустыне. Сказал ей одно лишь слово:
«Пошли».
«Куда?»
Спросила так равнодушно, что я ответил ей с едкой усмешкой:
Сейчас узнаешь – куда».
Идет рядом со мной. Движения ее тихи, равнодушны, ленивы. Форма надета небрежно. Рубаха – поверх юбки. База слабо освещена. Прожектора освещают небо, шарят по пескам, а за проволочным заграждением светится пустыня и чистое небо Синая. Нет у меня времени любоваться луной и звездами.
