– Эдит!
– Давишь на нас страхами. Отца почти свел в могилу своими пророчествами.
– Эдит, я предупреждаю тебя, закрой рот!
– Так? И все это почему? Чтобы установить свою власть над всеми.
– Замолчи, Эдит! – пытается Гейнц сдержать в себе свой гнев и унять дрожь рук.
– Почему я должна молчать? – смеется Эдит, и лицо ее – как искривленная гримасой маска.
Гейнц не выдерживает этого выражения. Чужда ему эта женщина, что так смеется.
– Почему я должна молчать? Мне что, уже и говорить запрещено, так, что ли? Ну, да, трудные дни, не так ли? Ты – старший, ты спаситель, ты единственный мудрец в этом доме!..
– Замолчи! Я тебя предупреждаю в последний раз: придержи язык!
Эдит смеется. В зеркалах отражается ее смеющийся симпатичный облик. Трудно поверить, что этот хриплый смех вырывается из горла Эдит. Иоанна смотри на нее, удивленная и напуганная. Гейнц подходит к Эдит и хватает ее за плечи.
– Замолчи, говорю тебе! Замолчи, в конце концов!
– Не буду молчать! Не ты – хозяин дома! Отстань от меня! Бить меня собираешься? Ну, да, ты старший! Старший! Жаждешь унаследовать место отца еще при его жизни! В этом секрет твоих трудных дней. Я пойду к отцу и все ему расскажу.
Гейнц трясет Эдит за плечи, стараясь не сделать ей больно, но его руки натыкаются на ее халат, и она чувствует на своем теле его пальцы.
– Ты замолчишь когда-нибудь! Ты будешь молчать!
Голос его угрожающ. Пальцы вцепились в нее. Он трясет сестру, и ее голова качается из стороны в сторону. Слова застряли у нее в горле. Никогда еще так не хватали, никогда еще на нее не смотрели такими глазами, никогда еще не склонялось к ней налитое такой враждой лицо Гейнца.
– Отстань от меня. Я прошу тебя, отстань!
Гейнц не отстает. Он тащит ее к дверям, они натыкаются на Эсперанто, на стулья. Эдит отступает под толчками брата. Враждебное лицо над нею, и жесткие его пальцы она ощущает на своих плечах. Только у дверей Гейнц отпускает ее.
– Катись отсюда! Катись отсюда! Я не отвечаю за себя.
Эдит останавливается в дверях и оборачивается к Гейнцу белым и страдающим, как у мадонны, лицом. Руки бессильно обвисли вдоль белого халата, как перебитые. Глаза расширены и полны боли. Гейнц силится вернуть свой жесткий взгляд, но опускает глаза. Эдит пытается идти и не может двинуться с места, и Гейнц замер на месте. Боль и стыд парализовали их надеждой, что кто-то из них первый попросит прощения. С первого этажа доносится голос деда:
Гейнц неожиданно берется за дверь и захлопывает перед носом Эдит.
– Гейнц, что ты делаешь? – кричит Иоанна из своего угла.
Гейнц не сдвигается с места. Смотрит на закрытую дверь и зажигает сигарету.
– Гейнц!
Он оборачивает голову к испуганной девочке и натыкается на выражение ее лица в зеркале. Вынимает изо рта сигарету и растирает ее об зеркало.
– Когда мы уже пойдем? – понижает Иоанна свой голос.
– Пошли, – голос его еще не успокоился, – пошли.
Коридор пуст. У двери комнаты Эдит лежит Эсперанто, уткнувшись носом в лапы.
Внизу, в салоне, большая суматоха. Дед одевает там свою шубу. Вся семья собралась проводить деда и кудрявых девиц – Фрида, старый садовник, Франц, Кетхэн. Кухарка Эмми и Бумба. Гейнц держится за поручни лестницы и смотрит в салон. Иоанна берет его руку, и он слабо пожимает ее пальцы.
– Идем уже, Гейнц. Они все ушли.
Сердце подсказывает Иоанне, что права в этой ссоре Эдит, но она всей душой на его стороне. Если бы Гейнц попросил ее остаться с ним и успокоить его, она бы отказалась и от Саула, и от Движения, и пошла с братом туда, куда бы он ни шел.
Они выходят в белый сад. Уже смеркается, и чем становится темнее, тем снег блестит сильнее. Гигантские сверкающие деревья осыпают их малыми снежными горстями.
– Холодно, – шепчет Иоанна, – сад такой холодный.
Гейнц притягивает ее к себе. Лицо ее прижато к его пальто. Рука его – на ее щеке. И так они доходят до автомобиля и трогаются в путь. Оставляют безмолвную площадь и выезжают в столицу, празднично сверкающий морем огней. Рождественские базары открылись.
– Не торопись так, – просит Иоанна, – я ничего не вижу.
Иоанна жаждет разглядывать улицы, полные народа, но Гейнц ускоряет движение автомобиля. «Я отказывал ей не из-за денег, любую вещь я готов ей купить, только не машину, которая еще больше удалит ее дома – шататься по улицам и гостиницам с этим субчиком, Эмилем Рифке».
– Ты скрежещешь зубами, как тигр в клетке, – смеется Иоанна.
«Я на груди ее обнаженной, для поцелуев рожденной», – вертится в ушах Гейнц веселый напев деда.
– Вот здесь, Гейнц, нас ждет Саул.
Доехали до скамьи, и Гейнц останавливает автомобиль у газетного киоска.
– Покупайте, люди! Покупайте «Красное знамя»! Забастовка продолжается! – покрикивает женщина.
– Открытки к рождественскому празднику! Открытки к рождественскому празднику! – проходит по тротуару бородатый горбун.
– Проигра-ал! Иисусе, проиграл! Огонь преисподней зажгли в моей душе! – то ли стонет, то ли рыдает пьяница.
Две проститутки указывают на него длинными своими пальцами и пошучивают. Мужчина в коричневой блестящей шапке останавливается у киоска и плюет в ноги женщине, закутанной в шаль. Люди массой идут из переулка.
– Какой здесь странный запах, – кривит носом Иоанна.
Саул уже приближается к ним. Он ждал ее на скамье, между липами.
– Почему ты так опоздала? Я уже снова собирался идти сам в Движение. Давай быстрей, пошли.
Гейнц крепко держит руку Иоанны.
– Вы тут сами пойдете? – спрашивает он, вовсе не намереваясь отпустить руку сестры.
– А что такое? – удивляется Саул.
– Надо вести себя осторожно, дети – говорит Гейнц и со страхом смотрит на тротуар.
– Кого здесь надо остерегаться? – Саул не понимает, почему брат Иоанны смотрит подозрительными глазами на веселую толпу, движущуюся по тротуару.
– Иоанна, – отпускает Гейнц руку сестры, – ночью не ходи здесь сама, Назови мне адрес твоего Движения, и я приеду забрать тебя домой.
«Вся эта семья – очень странная», – думает про себя Саул.
Дети исчезают в толпе, и Гейнц смотрит за ними, пока не исчезает из глаз шапка Иоанны.
– Забастовка продолжается! Забастовка продолжается! – кричит рядом с ним женщина.
Гейнц садится в автомобиль, и неожиданно решает ехать в сторону реки Шпрее. Он едет к своему другу Эрвину Копану, сыну одноглазого мастера.
– Твой брат очень странный человек, – говорит Саул Иоанне.
В первый раз Иоанна идет одна вечером по городу. Боже правый! Тысячи глаз нужны человеку, чтобы все здесь увидеть. Они идут по центральной улице. Небольшой базар открылся вдоль тротуаров.
