– Мама, – плачет Тильда и бежит к двери.
– Оставь его, – мать преграждает ей путь. – Оставь, точно также поступал его отец.
Слезы текут из глаз матери, струясь по морщинам лица.
Отто вернулся из тюрьмы!
Саул смотрит влюбленными глазами в лицо друга, заросшее щетиной. Сначала испугался этого странного вида, но тут же нашел своего друга еще прекраснее.
– Ах, мальчик, мальчик! – ерошит Отто жесткие волосы Саула.
– Отто, очень многое случилось, пока ты был у них в тюрьме.
– Да, мальчик, случилось. Две недели…
– Отто, ты настоящий человек…
– Настоящий, – смеется Отто, – что это вдруг?
– Да, Отто, твоя Мина это сказала, и в газете было написано.
– В газете? – изумляется Отто, и в этом изумлении ощущается радость. – Обо мне было написано в газете? В какой газете, мальчик?
– В твоей газете, Отто. Писали обо всех настоящих людях. И даже если не упомянули твоего имени, ты был упомянут со всеми. Мина сказала, что нет порядочных людей, кроме тебя, Отто.
– А-а-а, – разочарованно говорит Отто, – так? Не обо мне было написано в газете? – Но тут же с улыбкой: так Мина сказала обо мне?
– Отто, – заикается Саул, – когда ты здесь не был, в эти две недели, я вступил в Движение.
– Что значит – «Движение»? Какое движение, малыш?
– Ну, такое Движение… Движение евреев, Отто.
– Зачем евреям нужно Движение, малыш?
– А что им делать? Куда они пойдут?
– Туда, куда идут все порядочные люди.
– В тюрьму, Отто?
– Малыш, ты все еще ничего не понимаешь. Что значит – «в тюрьму»? Ты иди в красные пионеры. Почему нет? Евреи и христиане – вместе. В мире есть только две категории людей, буржуи и пролетарии.
– Мелкие буржуа, Отто? Ты говорил мне, что все евреи – мелкие буржуа.
– Говорил, малыш, но ты ничего не понял. Ибо что сделает мелкий буржуа, если не пойдет к пролетариям, чтобы быть защищенным? Только к пролетариям, и все!
– Я не могу пойти в красные пионеры, Отто. Евреи это иное дело. Они… говорит моя мама…Всю жизнь живут в аду.
– Твоя мать принадлежит к мелкой буржуазии.
– Отто! Что ты говоришь, Отто!
– Ой, малыш, малыш, еврейские дела самые запутанные в мире.
Огромные руки упираются в прилавок киоска. Хейни большим своим телом оттесняет мальчика от окошка и предстает перед Отто. И оттесненный Саул возвращается домой, печальный и оскорбленный.
– А-а, – говорит Отто, – пришел обсудить дела.
– Нет, не расположен я к разговорам, – отвечает Хейни с тяжестью в голосе.
– Хм-м… Хейни, что случилось? Забастовка закончилась безрезультатно, и ты удивляешься тому, кто виноват?
– Кто? – кричит Хейни. – Если я виноват, я готов расплатиться за это сполна.
Хейни уверен, что история с одноглазым мастером и его, Хейни, выкриками в пользу Гитлера дошли до слуха Отто, и лицо Хейни искривлено. Отто смотрит на странное его лицо, явно не похожее на прежнее лицо Хейни сына Огня, и думает: «Что-то у него произошло».
– Твоя вина? – говорит Отто. – Разве рабочий может быть виновен в том, что так закончилась забастовка? Профсоюзы твои виноваты. Твоя партия, лидеры которой взяли на себя роль защитников власти Брюннинга, и своим меньшинством стали на стражу этого зла, – не призывают к всеобщей забастовке. Таковы дела, Хейни.
– Не болтай мне про политику, Отто. Я прошу настоящих действий!
Хейни всовывает голову через окошко внутрь киоска и начинает безжалостно исповедоваться перед Отто, и с каждым словом убийственный огонь разгорается в его глазах. Отто пытается его успокоить:
– Хейни, ты что, резиновый мяч? Получил один удар и уже прыгаешь вверх. Дружище, взвесь разумно и взвешенно свои дела. Мы еще поговорим, Хейни. Я пойду за советом в мою партию…
– Не приходи ко мне со своей партией, – кричит Хейни, – дай сейчас же совет, к чертям собачьим. Этому мерзавцу так это не пройдет, говорю я тебе! – Хейни сжимает кулаки.
– Не мешкай, Хейни, встань и раздави этого гада. Но чего ты этим добьешься, когда весь город полон такими гадами, как он.
– У каждого свой гад, раздавить, и не будет болота! Как подводят общий счет. Встану и подведу свой счет.
– Хейни, что ты задумал? Ты сошел с ума, Хейни? Хейни!
Но Хейни уже пошел дальше, и пар из его рта на холодном ветру, как пар из пасти коня во время ржания.
– Иисусе! – бормочет Отто вслед набычившемуся гневом и почти бегущему Хейни. – Что он еще наделает?
– Елки к Рождеству! Елки к Рождеству! – выкрикивает напротив горбун.
У скамьи собрались дети, возвращающиеся из школы. Сегодня начинаются рождественские каникулы. Накатали дети длинную ледяную дорожку вдоль тротуара и скользят по ней с радостными криками, и среди них маленькая Марихен, две косички которой торчат за спиной как светлые крылья.
– Добро пожаловать, Отто! – Филипп протягивает руку.
– А, доктор! Добро пожаловать, доктор. Вот, вернулся из тюрьмы. Да, да, доктор, две недели.
– Уже две недели?
Глаз у Отто наметанный – лицо доктора осунулось – и у него что-то случилось.
– Пили кровь у людей эти две недели, – говорит Отто.
– Да, Отто, это были безумные дни.
В последнее время Филипп рано возвращается домой. Нет завала работы, какой был прежде. Длинные коридоры здания еврейской общины опустели. За пишущей машинкой в его офисе сидит теперь курчавый парень по имени Боби, каждый раз энергично отбрасывающий со лба кудри. Однажды он появился в офисе с рекомендательным письмом от Беллы. И, конечно же, Филипп предпочел его всем остальным претендентам. Парень тут же сел за стол и начал стучать на машинке, как вышедший из себя пианист. Не менее сильно он стучал по нервам Филиппа. Хотя, в общем-то, у него не было претензий к Боби: парень прилежный, серьезный, готовый в любой момент прочитать Филиппу лекцию на любую тему, только не связанную с Беллой. Филипп задает ему много вопросов в отношении бывшей своей секретарши, но не может и слова из него вытянуть. Разъезжает Белла по городкам и маленьким общинам, разъясняя цели Движения. «Теперь дни поспокойнее, но в те ужасные дни оставила она меня».
Однажды Боби пришел, закинул со лба кудри и с большим волнением сообщил Филиппу:
– Весной мы выедем на усадьбу заняться подготовкой к скорому отъезду в Страну Израиля.
– Да, – ответил Филипп, – значит так?.. и Белла поедет на эти занятия?
– Нет, – ответил Боби, – Белла член руководства. Она еще надолго останется в Германии.
«Надолго… А от меня требовала немедленно собрать вещички…»
Филипп сидел за столом и сердито смотрел на Боби, пулеметными очередями машинки расстреливающего его нервы. Зазвонил телефон. Это опять Артур Леви. В последнее время он изводит Филиппа звонками, изо вех сил стараясь затянуть его в свой дом. Но до сих пор Филипп упорно отказывался. В тот день, когда он в их доме встретил офицера полиции, ноги его там не было. Сегодня он сдался просьбам. Легкий дальний смех, дошедший до слуха Филиппа, испугал его, и он обещал прийти.
– Я тороплюсь, я очень тороплюсь, Отто. Я пришел домой, чтобы переодеться.
– Да, да, доктор, срочные у вас дела, а? – вздыхает Отто, облизнув холодные губы и долго смотрит
