– Белла, вы сказали, что ваш друг предлагает вам замужество. Я правильно понял?
– Да, доктор, он предлагает.
– Детка, постарайтесь выслушать меня несколько минут и оставьте в стороне мысли о сионизме и его осуществлении. Молодым людям очень нравится обнять весь мир. Вера и жизненный путь – великие вещи. Не отрицаю, и все же, детка, простое счастье, насущно необходимое и для чести и для радости, не находится далеко. Оно в создании совместной жизни с любимым человеком. Нехорошо терять такое счастье, Белла.
– Доктор Блум… – Белла с печалью смотрит на врача, сердце которого наполняется горячим чувством жалости перед бледным страдающим лицом девушки, – доктор Блум, были дни, когда любовь для меня была священней всего. Тяжело терять любимого человека, но еще более сильную боль приносит любовь, когда теряешь веру в того, кого любишь. Доктор Блум, серьезные разногласия во мнениях могут поставить преграду между любящими людьми.
Белла втягивает голову в плечи, и на лице ее выражение человека, ожидающего приговора. Но доктор в этот момент не думает о ней. В черных его глазах смятение, исчезла насмешливость и ирония. И эта бледная девушка тоже исчезла с глаз. Там, из кресла, напротив, смотрят на него серые тяжелые глаза банкира Блума, покойного его отца. И они покоятся на лице сына с большой печалью, как глаза этой маленькой девушки: «Эдуард, не женись на христианке, между вами духовная пропасть, Эдуард, как бездна между людьми, и даже любовь не излечит от этой болезни». И снова меняется голос отца на голос жены доктора: «Ты совсем другим вернулся с войны. Не желаю знать твоих новых друзей и новых обычаев, которые ты принес оттуда, я не могу к ним привыкнуть. Выбор за тобой, или твои странные обычаи и поведение, или я». И он дал ей уйти. Она взяла с собой сына, и с тех пор он их не видел. Сын не желает с ним встречаться. Десять лет прошло с тех пор. Сегодня сын в возрасте этой девушки, сидящей в кресле… Маленькая несчастная дочка, по сути, сирота, ибо родители не понимают ее устремлений и мыслей. Девушка разумная, развитая. То, что я познал уже в зрелом возрасте, она познала в свои юные годы: есть духовная разница между любящими сердцами. Маленькая девушка, если бы я мог рассказать тебе о событиях моей жизни…
– Доктор Блум.
– Да, Белла. Дело трудное. Я займусь вашей просьбой. Позвоните мне после полудня.
– Доктор Блум, разрешите попросить вас еще об одном. Пожалуйста, сохраните мою тайну. Если она откроется, это принесет вред моему Движению.
– Упаси Боже! – улыбается доктор Блум. – Снова Движение. Оно, что главная ваша забота? Ну, детка, будьте спокойны. Кроме меня и врача, который вами займется, никто ничего не узнает.
Часы хрипло стонут.
Белла встает с места.
– Я отняла у вас слишком много времени, извините меня, доктор.
– Что вы? Я рад, что пришли ко мне, детка, – улыбается доктор, беря в ладони ее руку и глядя на нее своим тяжелым взглядом, – будьте спокойны.
– Доктор Блум, я благодарю вас, я так вас благодарю.
Маленькая рука Беллы трепещет в ладонях доктора Блума. Она торопится уйти, боясь, что ее одолеет волнение, и она расплачется в присутствии врача. Доктор Блум остается в комнате. Входит сестра милосердия: больные ждут в приемной.
– Сейчас приду, – рассеянно говорит доктор и вместо того, чтобы выйти к больным, открывает обе створки окна, высовывает голову на шумящую под ним улицу, чувствуя, что миновали пасмурные дни, и солнце сияет во всю силу. Кажется ему, все прохожие улыбаются, все глаза полны радости, каждый шаг – танцующий. Удивительный чудный день. Слышен марширующий шаг. Строй солдат проходит по улице – сменить почетный караул у могилы Неизвестного солдата, находящейся недалеко от здания, в котором проживает доктор. Он провожает взглядом начищенные до блеска сапоги, поднимающиеся по команде, как пружины, приводимые в действие механизмом. Лицо доктора становится хмурым. С детства раздражал его этот безжизненный автоматизм, когда отец поднимал его на подоконник – смотреть на это представление. На улице тогда били в барабаны, трубили в трубы, раздавались команды, и, громко печатая шаг, проходили батальоны кайзера. «Ты, Эдуард, – сказал ему отец, – когда вырастешь, удостоишься чести быть прусским офицером». Так, пустыми мечтами началась молодая жизнь, по следам которых пришли другие пустые мечты. В каждом возрасте свои мечты, до тех пор, пока те же самые сапоги громким маршем через города и села Польши, растоптали и разрушили все мечты. С тех пор он пугался, слыша в своей квартире звук марширующих шагов.
С тяжкими воспоминаниями следит он за солдатами. Неожиданно замечает на тротуаре маленькую черноволосую девушку среди потока прохожих, ожидающую, пока пройдет строй солдат. С руками в карманах кофты стоит она с головой, обнаженной солнцу, и лицо ее спокойно. С высоты окна чувствует доктор особую приязнь к этой маленькой девушке, имени которой час назад не знал вообще, и которая ворвалась в его болезненное одиночество. После многих лет дано ему снова – быть сообщником человеческой судьбы.
«Маленькая дочь», – бормочет доктор и провожает взглядом переходящую шоссе Беллу, пока она не исчезает в Бранденбургских воротах. Он усмехается, глядя на статую Победы, возвышающуюся над воротами.
«Маленькая дочь. Неожиданно появилась маленькая дочь».
Сердце его расположено к ней.
На улице Белла постепенно успокоилась, растворилась в широком потоке гуляющих, громко восхищающихся прекрасным днем. «Чудесный человек этот доктор Блум, чудесный!»
Она вошла в писчебумажный магазин купить бумагу и конверты. Теперь напишет Филиппу. Где? Все кафе забиты народом, и общий подъем захватывает и ее. Нет, нет, не здесь. Там… В огромном, давящим на нервы, вводящем в депрессию, сером здании – Доме Скорби. Швейцар встречает ее с улыбкой. В такой чудный день не многие посещают это здание. Белла почти одна в огромном пространстве здания. Она сидит в одном из залов. Ковер стелется у ее ног, напротив нее большая картина: солнце закатывается среди деревьев, старый пастух ведет стадо домой. Белла разглаживает лист бумаги и пишет: «Дорогой Филипп», и тут же зачеркивает слово «дорогой». Берет новый лист и пишет: «Филипп, я сижу в Доме Скорби, в тени картины «Под закатным солнцем». Боже мой! Белла выбрасывает и этот лист. Сошла с ума: под закатным солнцем! Еще напишу письмо романтичной девушки с разбитым сердцем.
Она продолжает гулять по залам. Эту «Мадонну» нарисовал неизвестный солдат на полотне палатки во время боев. Художник погиб, произведение его осталось. Лицо Мадонны прекрасно, выписано нежно и мягко. В одной руке она держит младенца, другую руку простирает в жаждущий убийств мир, прося жизни. Белла стоит перед полотном, не в силах сдвинуться с места. Печаль охватила ее душу. Боль роста пробуждается в груди уколами десятков тысяч иголочек. «Эту боль пробудил жест ее руки, немой крик, требующий права на жизнь». Белла сжимает руками грудь. Кровь стучит в висках. Она снова извлекает лист бумаги из кармана кофты, прикладывает его к стене, пишет – «Филипп» – останавливается.
– Госпожа, вы себя плохо чувствуете? Могу я чем-то вам помочь? – Швейцар шел за нею. Эта бледная худенькая девушка вызвала у него подозрение. В эти дни отчаяние заставляет людей совершать крайние поступки. Совершают самоубийства, как будто жизнь гроша не стоит, а потом имей дело с полицией.
– Благодарю вас, просто голова немного закружилась. Сейчас выйду на свежий воздух, и мне станет лучше.
Белла спускается по ступенькам, швейцар следует за ней. «Напишу ему вечером, в моей комнате – нет! Не вечером. После того, как все уже будет позади».
Филипп допоздна сидел в офисе, ожидая Беллу. Звонил несколько раз к ней домой, но ее не было. Глядел на ее пустующее место у пишущей машинки, и нервы начинали пошаливать. Тишина царила в офисе. Это был не приемный день. Звонил несколько раз к ней домой, но ее опять не было. Глядел на ее пустующее место у пишущей машинки, и нервы начинали пошаливать. Филипп пытался заняться другими судебными делами, но ожидание совсем издергало его нервы. Крутился по другим помещениям офиса, отвлекая служащих от работы рассказами о посещении прусского городка, и спорил с ними, не
