слушает. Гейнц погружен в свои мысли, господин Леви смотрит сквозь стекло наружу. Улицы города давно остались позади – автомобиль едет по бесхозному пространству между городом и промышленной зоной, где сосредоточены фабрики. Пустые площадки тянутся по обе стороны шоссе. То тут, то там – пустующие фабрики, владельцы которых обанкротились. Стены их пусты. Запустение, как в развалинах рыцарских замков. Скелеты зданий, строительство которых не было завершено, швыряют свои голые стены к подножьям скрипящих от ветра деревянных бараков. Здесь в свое время шло соревнование, так и не завершившееся, между бетонными великанами и деревянными карликами, между расширяющимся мегаполисом и поселком домиков, предназначавшихся для летних дач рабочих. В мгновение ока рабочие соорудили эти дачи из использованных ящиков, железного хлама и жести. Рядом с остатками леса, полями, заросшими сорняком, и узкими канавами, заполненными водой, построили деревянные домики для отдыха и праздников. Веселая жизнь кипела в этих зонах отдыха. Доски и листы жести были покрашены в яркие краски. Сажали картошку, а те, у кого был дед или бабка, оставляли их на всю неделю на этих дачках. Если добавить к этому коз, кур и кроликов, жильцы становились хозяевами настоящей усадьбы. Но когда «владельцы усадеб» пустили здесь корни, на горизонте обозначился строящимися шеренгами зданий город. Довольно быстро «деревянные виллы» были перенесены на более отдаленные бесхозные земли, пока и там их не настиг огромный город. Они убегают, а Берлин наступает им на пятки. Пока не разразился великий кризис и с ним великая безработица. И «виллы» победили: город остановил свой бег. Летние домики превратились в постоянное жилье для безработных, которые не имели возможности платить квартирную плату в каменных городских домах. Маленькая усадьба, жалкая кучка кроликов и кур, клочок земли, засаженный картошкой, – вот, что кормило семьи с множеством младенцев. Деревянные кварталы заселялись, разрастались, увеличивались из месяца в месяц.
Ветер приносит запах вони с «усадеб» в черный автомобиль. Господин Леви покашливает и сжимает губы.
– Поставили дежурных забастовщиков у моей фабрики, – продолжает дед свой рассказ, – я приезжаю на своей открытой карете. Сам управляю ею, нет у меня кучера. Помчался прямо на шеренгу забастовщиков и закричал: «Эй, открывай ворота своему хозяину! » – «Сам хозяин пусть и открывает», – отвечает мне этот сучий сын. Один прыжок, и в моих руках куртка этого субчика, трясу его так, что у него в глазах потемнело, а у меня мышцы рук заболели. Открыл он ворота… Открыл, сучий сын, – вздохнул дед. – В те дни еще можно было говорить с рабочим человеческим языком, как мужчина с мужчиной.
Пес лает на автомобиль. За забором бездельничают мужчины. Шапки надвинуты на лбы, свитера облегают их тела, руки в карманах. Стоят, смотрят, ветер треплет их пальто. Женщины в деревянных башмаках развешивают белье на веревках, и передники их развеваются на ветру, как серые флаги. Дети с большими глазами, сморщенными лицами, в рваных одежках, следят за проезжающим автомобилем. На плетне одного из бараков плакат – «140 тысяч литейщиков бастуют! Безработные, не прислушивайтесь к штрейкбрехерам, наша война – это ваша война!» Около плаката стоят мужчины, руки в карманах. Коза просовывает голову между досками забора и длинным языком жует край плаката. Мужчина пинает козу ногой, и посылает плевок в сторону черного автомобиля.
– Видно, что снег пойдет еще сегодня, – говорит господин Леви.
– Пойдет, – говорит дед, – чего бы ему не пойти.
Только Гейнц у руля набрал в рот воды. В течение всей поездки не издал ни звука. В конце концов, и дед замолкает. Автомобиль добирается до бесхозной территории.
Цепь черных холмов – горы железного шлака и отбросов производства – подобие ворот в фабричный поселок. То тут, то там, среди мусорных нагромождений, одинокая сосна, иглы которой посерели. Широкий канал извивается между полями мусора, и несет по своему облицованному руслу воды, мутные от масла и сажи. На горизонте уже видны жилища рабочих – широкие шеренги домов, красные кирпичные стены которых почернели, высокие печные трубы безжизненно уперты в небо.
– На первый взгляд, – говорит господин Леви, глядя на тяжкое небо, – кажется, стерлась завеса между небом и землей.
– Ну, стерлась, – говорит дед, – что в этом нового?
Дед выглядывает наружу. Фабрики сотворили здесь этот пейзаж, и дед – среди его создателей! Дед прижимает лоб к стеклу и замолкает. Прошлое говорит сейчас в его сердце и замыкает язык. Перед его глазами встают дни творения этой промышленной зоны. Еще не было ни холмов, ни шлака. Одинокие серые сосны тогда были большим зеленым лесом, прорезанным узкими ручьями и множеством скользких от влаги троп. На берегах ручьев клубились заросли сорняков и дикие травы, водяные птицы плодились и размножались на этих ручьях. Ползающие насекомые и разного рода пресмыкающиеся чувствовали себя здесь в полнейшей безопасности. Людей не притягивали эти топкие земли, и место это считалось весьма отдаленным от Берлина. И только по холму, над лесом пробегал поезд, звуками разрывая безмолвие этой пустоши, всполошив птиц и живность на тропах, пробегал без остановки. Железнодорожные рельсы были единственными бороздами, прорезающими эту влажную землю, которая годами не в силах была что-то вырастить, пока в один прекрасный день не разродилась урожаем. По бороздам рельс приехали в лес господа в цилиндрах, с дымящими густым дымом сигарами в зубах. Прошли они, помогая себе тростями, как туристы, вдоль железной дороги, уважительно беседовали, и вернулись в кареты под шумным сопровождением всполошившихся водяных птиц. Но недолго длилось это птичье веселье. По следам господ прибыли длинные караваны рабочих и телег со строительными материалами. Лес наполнился ржанием лошадей, скрипом колес больших грузовых телег, ударами топоров по стволам деревьев и тяжелых молотов. Водяные птицы убрались из этих мест. Широкий бетонированный канал собрал воды всех малых ручьев. Лесная живность подверглась охотничьему отстрелу и была уничтожена на корню. Скользкие от влаги тропинки были замощены камнем. С этого времени пассажиры поезда больше не скучали, а прилипали к окнам вагонов и размахивали платками, приветствуя батальоны рабочих, трудящихся в лесу, и гудок гремел, как бы провозглашая – поезд привез человека в эту пустыню, чтобы создать новый ландшафт. И с прибывающими людьми был также дед. Он прибыл на своей карете к началу прокладки шоссе в лесу, – создать здесь дом и преуспеть. Дни были отличными, благословенными для каждого, кто понимал в них толк. Шагал дед по блестящим новым шоссе, и рыжая его шевелюра развевалась на ветру. В те дни были еще деревья и цветы вдоль шоссе, посмеивался дед, сорвал желтый цветок и вставил в петлицу своей одежды, хорошим и сильным был ветер, несущий над ним удары молотков и скрежет топоров, вгрызающихся в дерево. Крутился дед по лесу и вошел в буфет небольшого постоялого двора, который был здесь поставлен с приходом сюда рабочих, пил плохое пиво бокал за бокалом, покручивал цилиндр на колене и вел дружескую беседу с хозяином этого двора, выпытывая у него все мельчайшие и точные детали по поводу строящегося поселка.
– Здесь построят промышленную зону металлургических фабрик. Поезд будет привозить руду из Рурской области, город тоже сюда будет привозить старое железо для переплавки. Воздвигнут доменные печи. И будут в них плавить вместе железный хлам из города и блоки свинца из рудных жил. Старое и новое переплавлено и залито в формы различных орудий производства и инструментов.
Дед слушал и все более изумлялся. Это были дни правления Бисмарка, провозглашавшего утром и вечером, что народу необходимо железо, кровь и железо.
И дед рванул в этот лес. Сердце его и шевелюра пламенели. Видел огромные деревья, падающие от рук человека, видел стаи птиц, улетающих навсегда, а в ушах не переставали звучать слова великого канцлера:
– Кровь и железо!
Сталь и железо, – понимал дед, – не только бизнес. Это идея и сила. И на песчаном холме, в диком со дня творения лесу, под жужжание всполошившейся пчелиной стаи, он вынашивал великую мечту. Он видел свое имя – Леви – среди почтеннейших людей страны, без дискриминации, без малейшего ущербного пятнышка. Литейная фабрика Леви – рядом с такими же фабриками Шульца и Кунца, со всеми их именами, черт побери! И не будет такой человек, как дед, пробавляться пустыми мечтами. Так был скреплен союз его с железом.
– Кровь и железо!
Сел дед в свою карету с твердым решением: он будет первым Леви в государстве, который осмелился вступить в святую империю железа.
Дед вздыхает, стучит своим посохом для прогулок о пол автомобиля, смотрит на затылок Гейнца, на
