украшения зала. Четверо ее детей помогают развесить бумажные цветные кольца. Бумажные цветы между сосновыми ветками, украшающие девиз организации ветеранов Мировой войны, тоже сделаны ее умелыми руками, и она довольна заработком, свалившимся ей в руки благодаря намечающемуся празднеству.
Дети бегут за лентой, женщины переулка, в числе которых и Эльза, сопровождают жену Пауле до входа в трактир. На голове Эльзы широкополая весенняя шляпа, бедра ее покачиваются. Все окна распахнуты, головы высунулись наружу.
– Отто уже вернулся? – спрашивает Мину «цветущий» Густав, остановившийся с красной тележкой, полной товара, на которой написано «Без усилий и терпенья нет цветенья». И так как Мина не открывает рта, отвечает сам себе: – Отто еще не вернулся.
Мина, молча, указывает на огражденную забором скамью.
– А, это? – равнодушно роняет Густав. – Он все же достиг своего.
– Достиг своего? Кто? Чего? – вскрикивает Мина.
– Куклу поставят вам здесь, – двигает Густав ушами, и шляпа его танцует на его голове.
– Какая кукла? Кто ее поставит, Густав?
– Сказал я ему, что ему все кости переломают, – отвечает Густав после паузы, и двигает дальше свою тележку.
– Густав, Густав, куда же ты, Густав? – взывает к нему в отчаянии Мина.
– К Флоре, – останавливается Густав, – она заказала свежую землю для своих вазонов с цветами.
Флора стоит у входа в трактир и произносит речь перед собирающимися на глазах слушателями. Трактир разукрашен, утыкан развевающимися флагами, создающими атмосферу праздника. Флоре есть, что сказать в эту субботу. Среди слушателей, конечно же, горбун и Ганс Папир.
– Что за свадьбу сегодня у нее справляют? – говорит Густав.
– Свадьба! – впадает гнев Мина. – Кнорке со своей сворой, этой организацией, устраивают у нее празднество, Густав. Дела творятся в переулке. Со дня, как Отто уехал, началась тут болтовня и всяческие действия. Позавчера появился Пауле.
– Пауле? Ну, и что с того? Он же здесь живет, вот и появился.
– Не будь наивным, Густав. Он ведь не один пришел. С целой ватагой. Зашли они в дом войска Христова и собрали оттуда многих. Среди бела дня, Густав, посадили людей на грузовик и уехали. А толпа, стоящая на тротуаре, им аплодировала. Куда этих людей увезли?
– В леса, Мина. В большие поместья. Там из них готовят солдат Гитлера.
– Именно так шепотом передают в переулке из уст в уста, и многие прислушиваются. Им обещают хлеб и обмундирование.
– Об этом шепчутся во всех переулках, Мина.
– А Отто нет, – говорит Мина, поворачивается спиной к Густаву и смотрит на широкую улицу, по которой фланирует уйма народа, а Отто не видно.
Издает Густав резкий свист, толкает тележку и исчезает в переулках.
Двое полицейских проходят мимо киоска. Становятся напротив трактира и закидывают руки за спины, как будто поставлены охранять ярко освещенный девиз организации ветеранов Мировой войны. Мина запирается в киоске.
Из большого здания напротив, появляется доктор Ласкер с Кристиной. Каждый ребенок в переулке знает, что доктор и девушка живут вместе без венчания и свадьбы, и Мина опускает глаза. В этом нет ничего нового для жителей переулков. Здесь многие пары так живут. Даже та пара, которая сняла жилье у матери убитого Хейни. Эти бедняки жадны до работы. Иногда он выходит на подвернувшуюся работу, а она сидит в комнате без дела, иногда наоборот. Иногда он выходит из дома с двумя пустыми бутылками и направляется к Бруно, чтобы получить за них пару грошей, иногда она ищет бутылки по дворам и относит их к Флоре. Могут ли они создать законную семью? Время кризиса, и никто не уверен в завтрашнем дне. Но доктор?! Серьезный и сдержанный, ходит он по переулку, как само воплощение закона. Потому странно, что именно он нарушает закон, и это не дает покоя окружающей публике, порождает всяческие небылицы о девушке, живущей с ним. Даже Мина отводит взгляд, несмотря на то, что Отто защищает права своего друга доктора:
– Кто только не видел его бредущим в одиночестве? Пусть тоже немного насладиться жизнью, – говорил Отто Мине и приветливо здоровался с Кристиной.
Пара стоит у входа в дом, и Мине кажется, что доктор прижат к стене. Девушка красива, и это тем более вызывает удивление Мины: почему опущены долу глаза доктора.
– Пошли, – говорит ему Кристина, – пройдемся немного и подышим воздухом весеннего дня. – С легким смехом берет она Филиппа под руку. Резким движением Филипп вырывает свою руку.
– Что с тобой, Филипп?
Два еврея прошли мимо них и не поздоровались.
– Погоди, – Филипп снимает очки и медленно протирает стекла, – минутку, Кристина. Я что-то вспомнил. Подожди меня…
Филипп колеблется выйти с Кристиной на улицу, полную евреев, идущих в синагогу. Ему неловко. Не будет же он стоять тут и каждому объяснять, что, хотя Кристина христианка, бабку ее звали Мириам. Несколько раз он уже предлагал ей стать его законной женой, но она возражает. Она за свободную любовь и ненавидит всякие официальные действия. Она, к тому же, член организации нудистов, борцов за культуру нагого тела, и каждое воскресенье выходит с другими членами организации на зимнее купание в городской бане, а летом – в одном из лесных озер. И по возвращению от нее идет аромат речных вод. И Филипп сам себе удивлялся, что его раздражает ее появление нагишом при других людях. Для нее же этот абсолютно естественно и, само собой разумеется. Но больше его беспокоили сплетни. Один раз он пытался с ней поговорить, но она пожала плечами, посмотрела на него ясными холодными глазами, и сказала:
– Старайся не быть замешанным в дела, которые унижают твою честь, – и тут же начала складывать свои вещи в чемодан.
Филипп не дал ей уйти. Болен был одиночеством, и Кристина своим прохладным телом и простотой духа облегчала его душевный хаос. В его пыльной квартире, где всегда стоял запах золы и кипы бумаг пылились в папках, вошел аромат ее духов и душевная мягкость как бы обновившейся жизни. И он перестал обращать внимание на сплетни и пересуды, на беспрерывные укоры сестры Розалии, которая просто не закрывала рта, и дал Кристине свободу жить по своему усмотрению, и только одно решил для себя: укрыться в своей квартире с девушкой, подобно медведю в берлоге. Пока Кристина неожиданно не сказала ему:
– Давай, Филипп, уберемся отсюда. Что у нас общего с этими не протрезвевшими и неразвитыми существами?
И он сдался ее требованию, и сегодня собирался пойти в контору по найму квартир. Контора находилась рядом с университетом, и он хотел быстро добраться до остановки трамвая, сбежать со своей девушкой от субботы и евреев переулка, затеряться в суете мегаполиса. Но Кристина заупрямилась. Она, назло ему, пожелала прогуляться по утренней улице.
– Ты сегодня очень бледен, Филипп, – легко касается она рукой его щеки, и голос ее ясен и спокоен, – может, завтра ты поедешь со мной. Это первая в этом году поездка к лесному озеру.
Гнев охватывает Филиппа: как это ей вообще пришла в голову такая сумасшедшая мысль предложить ему купаться нагишом, ему, адвокату еврейской общины, уважаемому доктору Ласкеру! Спокойный взгляд Кристины покоится на его лице.
– Пошли, Филипп, – говорит она, беря его под руку.
– Я все еще взвешиваю, идти мне или нет.
– Но мы же решили несколько минут назад!
– Да, решили. Но…я что-то забыл. Что-то важное.
– Ах. Ну, что! – резким движением головы она приглашает Филиппа идти дальше.
На улице множество евреев. Сгрудились на углу, поджидают остальных жителей переулков. Все в черных шляпах и с расшитыми сумочками для религиозных принадлежностей. Рядом с домом, у входа в который стоят Кристина и Филипп, слышен голос портного Шапского, и слова его Филипп ясно слышит. Шапский друг семьи, и все это уже Филипп слышал из уст сестрицы своей Розалии. Потому он прижимается к стене у входа.
