– Я спою вам песню о пирате Ринальдини, – выпрямляется во весь рост Марго.
Публика из трактира перемещается в зал. Гансу Папиру и долговязому Эгону дано указание покинуть пост у дверей и разрешить жильцам переулка войти в зал – нищим, младенцам с матерями, старикам с завалинок. Двери кухни также распахиваются. Множество людей набивается в зал – слушать. В конце зала люди встают на стулья.
– Пробуждайся, Ринальдини! Пробуждайся, Ринальдини! – ясный голос Марго возбуждает всех.
– Она красавица, – шепчет Эмиль человечку с выдающимся подбородком, – знает свое дело.
Марго постукивает в ритм пальцами одной руки, другой приглашает публику повторять за ней:
– Пробуждайся, Ринальдини! Пробуждайся, Ринальдини!
Люди, стоящие на стульях стучат ногами.
– Пробуждайся, Ринальдини!
Зал поет, трактир поет, переулок поет. Вино без конца льется в стаканы. Люди расстегивают пиджаки, оттягивают галстуки. Волосы женщин взлохмачиваются. Тела прижимаются друг к другу. Кнорке целует Тильду в щеки. Горбун щиплет грудь толстой соседки. Матроны ворвались в зал, похотливо обнимаются с мужчинами и тоже скандируют:
– Пробуждайся, Ринальдини! Пробуждайся, Ринальдини!
Ганс Папир держит в объятиях дерзкую Мици – Пробуждайся! – Жмет ей на бедра – Пробуждайся! – Вопит госпожа Шенке – Пробуждайся! – Попискивает оставленная жена Пауле тонким голоском – Пробуждайся! – Гремит офицер-парикмахер – Пробуждайся! – Орет Эмиль – Пробуждайся! Орут друзья Клотильды Буш. И только человечек с выдающейся челюстью молчит. Смотрит на пьяную братию, сверкая стеклами очков. В темном углу прячется старуха Клара по кличке «Ястреб», принюхиваясь к атмосфере.
– Пробуждайся, Ринальдини!
Никто не заметил, как во время восторга и ликования, когда ноги стучали, руки хлопали, неожиданно изменился клич песни, превратившись уже в совсем истерический вопль:
– Пробуждайся, Германия! Пробуждайся, Германия!
Оркестр смолк. Марго спускается со сцены. Бруно открывает пивной кран. Все тут желанны, всем подают пиво, все – гости союза ветеранов Мировой войны. Официанты отодвигают столы к стенам. «Красные жуки» начинают наигрывать танцевальные мелодии. Танец открывают симпатичная Тильда и Кнорке. Повезло Тильде. Вечером пошла свекровь к Мине узнать, вернулся ли Отто, звезды уже засветились в небе. Жалюзи на окнах мясной лавки госпожи Гольдшмит были опущены, но сквозь щели пробивался свет. Евреи прокрадывались туда за покупками, боясь патрулирующих по переулку полицейских, ведь время было после семи, когда запрещалось открывать лавки. Горбун ожидал Тильду, чтобы вести ее к еврею, дающему одежду напрокат. Горбуну не составляет трудности убедить евреев сделать то, что он просит. Одно подмигивание – намек. И так, благодаря горбуну, Тильда вышла из лавки еврея с черным шелковым платьем. И вот она уже открывает танец танго с Кнорке!
Свекровь, закутанная в черную шаль, пытается пробиться сквозь толпу к Тильде. В трактире давка, тело прижато к телу, путь к Тильде заказан. Жены усадили на стулья пьяных в стельку мужей. Ганс Папир и долговязый Эгон получили приказ выволакивать их через заднюю дверь в переулок. Многие из них валяются на тротуаре и у входов в дома. Тем временем, полицейские исчезли. В проеме задней двери возникают пары, высвечиваясь тенями на тротуаре, переступают лежащих пьяных людей, и исчезают в темных домах.
– Мне сегодня вечером причитается все, – проталкивается Марго к Эмилю, – я выполнила твое желание, теперь исполни мое.
Эмиль хмурится. Рядом с ним человечек с выдающейся челюстью. По поведению Эмиля видно, что он тут единственный трезвый. На лице его не ощущается даже малейшее желание подчиниться Марго. Она со смятением смотрит на человечка. Тот обнажает в улыбке мелкие и острые свои зубы, заходится сухими кашлем, переводя взгляд с Эмиля на Марго и с Марго на Эмиля.
– Пошли! – Эмиль сжимает руку Марго до резкой боли, и она смеется от удовольствия, – пошли танцевать.
Стекла очков человечка посверкивают.
В окне Мины темно. Свет керосиновой лампы слаб и скуп. В углу гора листовок, которые надо завтра расклеить, а Отто все еще нет. Шум в переулке утих. Поздний час.
– Мина, – слышит она словно сквозь сон, – что за веселье в переулке?
В мгновение Мина просыпается, и вот, перед ней – Отто. Что это? Она протирает глаза. Что это у него в руках? Сверток, завернутый в одеяло, сверток дышит.
– Что ты принес? – мигает Мина глазами, как со сна.
– Ребенок, Мина, маленькая девочка, оттуда.
Отто кладет сверток на свою кровать.
– Она самая младшенькая из восьми детей у отца, одного из рабочих, католиков. Ей-то всего два годика.
Мина, молча, кивает головой.
– И я подумал, Мина, что нам не будет трудно содержать ребеночка. Там где два рта находят пищу, найдется и третьему. Тем более, такой малышке.
Мина, молча, кивает головой.
– Мина, – говорит Отто с отчаянием в голосе, – Мина, ты понимаешь, я должен был сделать что-то такое, что могло поднять мой дух. Приехали мы туда, на похороны всей делегацией, а там большая демонстрация. Настроение было приподнятое. Несколько позже прибыл туда «активист» – посланец партии.
Мина поднимает голову.
– И знаешь, кто это, Мина? Это тот рыжий, которого я не терплю. Я знаю его с тех дней, когда он был еще простым строительным рабочим, и не могу понять, как он с такой быстротой поднялся на самые верхи партии. Когда я встретил его там, в окружении прислуживающих ему чиновников-секретарей, подумал я, что нечисто что-то у нас в партии, если такие жучки, как этот рыжий, поднимаются в ней высоко. Пойми, Мина, этот рыжий – шептун, стукач. Этого качества я не терплю. А ты, Мина?
– Я тоже.
– Представляешь, появился шептун, и тут же, после похорон, начал нашептывать насчет Эрвина. Ты Эрвина помнишь?
– Конечно, помню.
– Добрый и честный парень, и все, что он говорит, – весомо. Беда у него случилась, он ведь сын одноглазого мастера, замешанного в смерти Хейни сына-Огня. Но в чем его вина, если отец его водится с этой шантрапой? Причем тут Эрвин? Не так ли, Мина?
– Он тут ни при чем, Отто.
– А рыжий так не считает. Разводит всяческие байки об Эрвине и его отце. А люди, Мина, прислушиваются. Не могу я всего сказать, что он там плетет, ты ведь женщина, и можешь передать дальше. Но я не верю даже одной байке этого шептуна. Тошнота напала на меня там, тоска, надо было что-то
