сделать, что-то простое и доброе, чтобы успокоить болящую мою душу. И это – вытащить ребеночка из нищеты.
Мина не отвечает. Готовит ужин, извлекает еду из печи и ставит перед Отто.
– Вот уже неделю я готовлю для тебя каждый день, – Мина ставит на стол бутылку пива и выходит в смежную комнату.
Когда позднее туда заходит Отто, постель перестелена, и на ней, завернутая в толстое пуховое одеяло Мины, лежит малышка.
– Мина, твоя кровать достаточно широка, чтобы мы на ней спали вместе, не так ли?
Уже много времени Отто и Мина не спали в ее широкой кровати.
– Отто, – Мина гасит керосиновую лампу и тихо говорит, – если нам не хватит денег, я пойду снова подрабатывать прачкой.
– Да, Мина, – Отто сбрасывает одежду, – девочку ты сможешь приносить в киоск в утренние часы.
– Да, Отто, я смогу это сделать.
Мина хочет рассказать Отто о листовках, лежащих в кухне, о большом празднестве в переулке, о скамье, огороженной забором. Но не произносит ни звука. Тихое дыхание девочки слышится в комнате, и Отто соединяет свои пальцы с ее пальчиками.
Глава семнадцатая
– А сейчас, дорогие, у меня для вас сюрприз. – Дед гордо раздувает и закручивает усы. Только что семья завершила обеденную трапезу, Кетхен уже подала кофе, и в честь возвращения господина Леви и Иоанны от дяди Альфреда Фрида приготовила огромный торт. Впервые, после длительного времени, вся семья сидит за столом без какого-либо гостя. Около господина Леви вегетарианка Елена. Ее беспокоит здоровье господина Леви. Он вернулся из поездки с носом, красным от насморка, и с несколько повышенной температурой. Доктор Вольф, которого в панике вызвали утром, обследовал своего друга и сказал:
– Насморк всего лишь насморк, но надо защитить его и от насморка.
Тут же вегетарианка Елена вступила в роль охранительницы здоровья дяди, и даже сердитые взгляды деда не могли ее сдвинуть с этой роли.
– Боже – бормочет про себя дед в отчаянии, – только из-за нее человек может заболеть. Несколько недель назад Елена вступила в движение женщин-сионисток, и не перестает говорить о себе и о движении, в котором тут же отличилась и получила ответственную роль. Дед, в общем-то, доволен этим.
– Это хорошо для такого щелкунчика орехов, как она, – сказал, – так или иначе, мужа она не обретет.
Надеялся дед, что женская эмансипация ему поможет, и она отстанет со своими заботами от его сына. Но не тут-то было. Дядю Елена не оставляет даже во имя женщин-сионисток.
– Не пейте столько кофе, дядя Артур, – предупреждает его Елена.
– Пей, пей, – сердится дед, – для человека полезно все, что он ест с аппетитом.
И сын с наслаждением пьет кофе и улыбается отцу:
– Сюрприз, отец! Что с обещанным сюрпризом?
– Сюрприз? – дед извлекает из кармана толстый пакет, – фотограф принес отличные снимки.
Дед рассыпает фото на столе. Все оставляют свои стулья и собираются вокруг деда. Даже Эдит торопится, хотя это на нее не похоже.
– Самое лучшее фото, это ты, дед, с девушкой, – смеется Гейнц.
– Кто это здесь? – спрашивает Бумба, поднимая один из снимков, – дед, посмотри, что случилось с нашим снимком?
– Действительно, – удивляется дед. – Что здесь случилось? Единственная из всех семейная фотография испорчена.
На снимке один из персонажей как бы отодвинулся на задний план и как бы совсем стерся, лишь тень его подобна длинному облаку дыма вместо человеческого облика.
– Мне кажется, это Эмиль, – кричит Бумба, – я помню, он стоял рядом с Эдит.
– Жаль, – посмеивается Гейнц над Эдит, – очень жаль, что на нашей семейной фотографии не фигурирует симпатичный офицер полиции.
– Гейнц, – строго обрывает его отец.
– Это случайно, – дерзко говорит Гейнцу Эдит, и краска заливает ее лицо.
– Случайно, – упрямо ехидничает Гейнц, – конечно же, случайно.
– Эдит, – спешит отец на помощь дочери, – посмотри на эту фотографию. Она действительно отличная. – Подает Эдит, явно впавшей в смятение, снимок, на котором Эдит в обнимку с отцом стоит на фоне «беседки любви».
– Это отличный снимок, отец? Эдит здесь выглядит, словно через секунду разрыдается, – удивляются кудрявые девицы, разглядывая снимок через плечо Эдит.
– Эх, что вы понимаете, – отец смотрит на Эдит, на лице которой выражение точно такое, как на снимке.
Я вызову вторично фотографа, – провозглашает дед.
– С Эмилем или без Эмиля? – спрашивает Бумба.
– Что вы набросились на меня? – вскрикивает Эдит. – Что вы набросились на меня из-за этой глупой фотографии?
– Конечно, с Эмилем, – тихо говорит господин Леви.
– Уважаемый господин, – пылает гневом Фрида, – я спрашиваю вас: нельзя подождать с этими фотографиями до окончания трапезы? Кофе уже в чашках, торт на тарелках, служанки ждут окончания обеда. Сегодня воскресенье.
Все возвращаются на свои места, и первым – дед, который выглядит, как провинившийся школьник.
– Отец, – обращается к нему Артур Леви, – я тебе рассказывал, что Альфред подарил Иоанне драгоценности тети Гермины?
Теперь очередь Иоанны залиться краской. Она сидит в конце стола. Присутствует и не присутствует на семейной трапезе. Когда отец называет ее имя, она вскидывает голову, словно возвращается издалека. Лицо ее бледно, с черными кругами под глазами.
– Не все он отдал ей, – поправляет дед. Часть этих знаменитых драгоценностей принадлежит твоей матери, Артур. Тетя дала их ей в день венчания. Странным существом была тетя Гермина. – Дед смеется.
– Что ты говоришь? – удивляется господин Леви.
– Да. Весьма странным. Но драгоценности великолепны. Там есть колье, и в нем – бриллиант, оправленный в золото, в виде цветка. Один единственный раз тетя его одевала.
– Несомненно, в день свадьбы, – вставляет Эдит.
– Боже упаси, девочка моя. В день свадьбы она вообще не надевала никакие драгоценности. В день, когда я передал кайзеру ключи от большой синагоги, она надела это колье.
– Что? Что ты сделал, дед? – спрашивают все хором.
– Ах, – радуется дед всеобщему возбуждению вокруг стола, – это было, когда закончили строительство большой реформистской синагоги в Берлине, – торопится дед подчеркнуть, – и кайзер был приглашен для торжественного ему вручения ключа и открытия для широкой публики. Просили, чтобы один из уважаемых людей общины вручил ему ключ. – Дед улыбается с большим удовольствием. – Ну, и, естественно, обратились ко мне. Я был верным слугой кайзеру, и вышел навстречу ему с ключом в руке. Покрыли мне плечи талесом, по еврейской традиции, и кайзер обратился ко мне, приветствуя, «господин раввин».
Громкий хохот потряс столовую. Даже господин Леви смеялся во весь голос.
– И бабушка стояла в стороне с большим колье на груди.
