одной стороны, и ростом мудрости – с другой.
Кончил Нанте говорить, доктор, сжал горящую щеку, вылил стакан молока в раковину, извлек из кармана жестяную коробочку с таблетками для успокоения язвенной боли, вложил таблетку в рот, сплюнул. Налил себе рюмку шнапса, и еще одну рюмку. Линхен закричала:
– Нанте, язва! Помни про язву!
А Нанте извлек губную гармонику, и вот уже все посетители стучат кулаками по столам и ногами по полу в ритм песни. Поют песню восстания Нанте Дудля. И вдруг – резкий свист. Двери распахиваются. Три толстяка достают пистолеты.
– Логово заговорщиков! – крик пресекает песню.
Это был голос одноглазого мастера. Не помогли охранники. Мастер знал здесь все ходы и выходы. Линхен – единственная, не потеряла присутствия духа.
– Нанте, беги!
На этот раз это прозвучало, как призыв к восстанию. Но в трактир уже швырнули гранаты со слезоточивым газом. Заговорщики исходят слезами. Крики, удары, выстрелы, резкие команды. И в этом дыму снова слышна гармоника Нанте:
– Нанте! Где ты, Нанте?
Голоса Нанте больше не слышали. Только выстрел распорол тишину трактира. Я вытащил оттуда Линхен и сына их Бартоломеуса, и мы тайком, по ступеням, добрались до моей студии на верхнем этаже. Глаза наши еще слезились, и дым еще не рассеялся. Я спрятал семью Нанте в моей студии, и притаился за дверью с пистолетом в руках. Я твердо решил, что ни один из них не переступит порог. Никто не приблизится к семье Нанте. Я был готов на все, чтобы защитить Линхен и ее детей. Они обыскивали все помещения в поисках заговорщиков. Оставили в покое семью Нанте, чтобы не драться со мной. Я для них большой лидер. Одноглазый просил за меня. Теперь он командует конфискованным домом. Он хочет, чтобы я продолжал жить в, теперь уже его, гостинице, своим именем делая ей рекламу. Доктор, я стоял за дверью, и зубы мои стучали, как жаждущие жертвы зубы голодного зверя. Они двери не открыли.
– Но почему ты их не открыл?
– Я! Доктор, что я должен был сделать?
– Открыть дверь, предстать перед ними лицом к лицу. Не стоять с пистолетом за закрытой дверью.
– Око за око, доктор? Зуб за зуб?
– Даже подставить им щеку для удара, но не прятаться от них.
– Закрытой дверью я спас жизнь Линхен и детям. Это было главнее всего. Еще вчера мне удалось переправить их к родственникам Линхен. В дом Нанте я не вернулся, шатался по улицам, пока не явился к вам.
– И что ты будешь сейчас делать?
Оттокар молчит. Он уже решил. Отсюда он направится к Клотильде Буш. Хочет ей предложить проживать вместе с ним, управлять хозяйством в маленьком доме, который он снимет в дальнем пригороде. Он оттягивает галстук, испытывая удушье. Он чувствует на своей шее тяжесть волос Клотильды.
– Я собираюсь снять небольшой особняк в отдаленном пригороде.
– Спрячешься там за закрытой дверью? Погрузишься в спячку, как медведь зимой в берлоге?
– Да, доктор, в долгую зимнюю дремоту. Когда проснусь, буду стоять с пустыми руками перед пустым лицом Гете.
– Перед пустым лицом, Оттокар?
– Да, доктор, перед пустым лицом. Памятник уже готов, но лицо его я еще не вылепил. Близится весна. Столетие со дня смерти Гете приближается. 22 марта – день начала весны и день смерти Гете назначен, как день открытия памятника там, в рабочем квартале. Там и будет воздвигнут памятник уважаемому тайному советнику. Но нацисты не входят в число друзей и любителей Гете. Они не дадут водрузить его на пьедестал. У них есть свои более предпочтительные фигуры. Может, поставят Гитлера или одного из древних варварских идолов. Спрячу я Гете на своей заброшенной вилле. Опущу голову от стыда перед его ликом, лишенным всякого выражения. Мои руки, доктор, больше не будут лепить или высекать лицо уважаемого тайного советника. Это моя судьба со дня, когда моя тетя разбила молотком мои юношеские работы. У всех моих образов пустые лица, лишены черт, лишены выражения. Сколько я не пытался высечь образ и выражение древнему богу с тремя лицами Триглаву, руки мои высекали его лик, обращенный к будущему, и это каждый раз было страдальческое лицо Детлева. Я не хотел, чтобы лицо будущего носило выражение боли, и лицо осталось пустым. А теперь и лицо Гете останется пустым, ибо все надежды кончились...
– Нет! – закричал доктор, – нет, Оттокар! Нельзя, чтобы твои руки перестали лепить или высекать образ Гете.
– Мои руки парализованы.
– Ты должен сбежать отсюда. Не прятаться. Ты слышишь? Беги отсюда! Беги за пределы Германии, и начинай заново работать над образом Гете.
Длинные белые руки Оттокара барабанят по подоконнику. Слабый ветер колышет флаги снаружи и наполняет воздух однообразным шорохом.
– А что вы будете делать, доктор? Тоже сбежите отсюда?
– Я нет. Мой побег будет побегом из страха. Я воспитатель, Оттокар. Пока мне еще дано учить молодых людей, мне просто запрещено бежать. Остаться в этом аду, хранить молодые души – мой долг.
– И я не могу бежать отсюда, доктор.
– Твой долг – бежать. Твой долг завершить великое творение. Уезжай отсюда, Оттокар, уезжай на просторы мира. Твоим творением – скульптурой Гете – ты покажешь людям в мире, что есть еще и другая Германия.
Не слышно голоса, только трепыхание флагов на окнах домов и шум улицы, врывающееся в безмолвие комнаты. Рука Оттокара касается чашки, стоящей на подоконнике. Из дома напротив опять выходит привратник с кистью и ведерком краски. Слово «юде» потерлось от ударов камней, и привратник обновляет его черной краской. На этаже, над рестораном, открывается окно, к которому также прикреплен флаг со свастикой. Женщина наклонилась над улицей, вытряхивает простыню. Красный флаг со свастикой и белая простыня вздымаются на ветру.
– Не сдавайся, Оттокар, – призывает его доктор, – не сдавайся.
Звуки заполняют квартиру доктора. Экономка включила радио – послушать обычно передаваемые утром мелодии. Старые народные песни снова вошли в моду.
Рука привратника тщательно выводит очертания букв, а перед взором Оттокара серые жалюзи прикрывают в его студии древнего бога Триглава.
«Юде!»
Слово пишется на обнаженной спине Иоанны. Весь воздух вокруг вырезан из ткани ее серой рубашки. Иоанна в его студии поет. И голос ее отчеканивает ноты на пустом лике древнего бога.
«Юде!»
Привратник завершил свое дело и добавил к слову черной краской восклицательный знак. Добавил две свастики с двух сторон слова, которое выглядит, как в заключении. Две свастики – идея привратника, его творческий вклад, и он этим весьма доволен. Поигрывает кистью и исчезает в доме.
– Нет! – кричит Оттокар. – Никуда я отсюда не сбегу. И не буду сосать лапу, как медведь в зимней спячке в своей берлоге. Мне довелось услышать то же слово в песне из уст маленькой девочки. Маленькая девочка, доктор, дочь преследуемого народа, и все же в ее голосе были звуки надежды. Вчера Нанте прибавил свой голос к голосу девочки. Мой Нанте, у которого мудрость прорезалась во рту вместе с
