мужские головные уборы. Эрвин без шапки. Он входит в магазин. Чернобородый продавец, говорит скороговоркой, в магазине – теплынь. Эрвин все выбирает и выбирает, стараясь, как можно дольше, задержаться в тепле. Открывается дверь. Две проститутки хотят купить шелковые чулки. Плотная от множества товаров атмосфера магазинчика наполняется запахами, шорохами платьев и громкими спорами по поводу цены. Продавец опустил взгляд, но не уступает, чем выводит девиц из себя. «Я должен прийти ему на помощь», думает про себя Эрвин, но ничего для этого не делает. Стоит перед зеркалом и примеряет шапки.
– Грязный еврей! – визжит одна из девиц, и обе покидают магазин.
Продавец складывает разбросанные по прилавку чулки в коробки. Лицо его спокойно. «Сказать ему хотя бы одно доброе слово», думает Эрвин, но молчит. Берет шапку, кладет деньги на прилавок, прощается хриплым голосом и тоже уходит из магазина. Может, и в магазине еврея он оставил нечто? «Какой ты, все же, несчастный бедняга».
– Сколько времени ты здесь стоишь, как будто не сдвигался с места со вчерашнего дня?
Он видит себя перед известной ночлежкой «Банановый подвал», находящейся в заброшенном, разрушающемся на глазах, доме. Окна в нем выбиты. На верхних этажах видны большие трещины. Лишь подвал цел, стал убежищем для бездомных, нищих из нищих. Подвал заселен до отказа, на ступеньках всегда стоят мужчины на страже, и не дают зайти тем, кто им не нравится.
– Эй, ты, не слышишь? Убирайся отсюда, пока тебя еще ноги носят!
Эрвин волочит велосипед по снегу и думает: что он тут, у подвала, потерял? Он все более и более испытывает опустошение.
– Господин, минуточку!
Перед ним человек с фотоаппаратом.
– Господин, – фотограф расставляет треногу аппарата, – одну или две фотографии? Дайте адрес, фото будет прислано вам на дом. С полной ответственностью. У меня нет плохих фото. Оплата заранее. Улыбайтесь, господин. Есть люди, у которых лица как масло, которое размазывают. Погодите. Хорошее фото всегда необходимо. Может, вы собираетесь расстаться с женой? Несколько прощальных слов вместе с вашей фотографией. Улыбайтесь, господин, улыбайтесь...
– Пошел вон, – кричит Эрвин, – пошел отсюда, пока тебя ноги носят!
От его резкого крика фотограф словно испаряется.
– Горячие сосиски, господин!
– Шарик для ребенка, господин!
Эрвин поворачивается спиной к торговцам, и видит перед собой трактир, на оконном стекле которого большой плакат: « Реви, как лев в саванне, если пусто в стакане!»
С соседнего угла доносится приятный голос:
– Люди, человек должен вернуться к природе! – И эту речь слушает достаточно много людей. – Люди, люди! Будем, как Адам и Ева, вернемся в лоно рая!
– Молоко «Булэ! Молоко «Булэ!»
Белый фургон остановился около оратора, и продавец молока в белом халате звонит в колокол. «Булэ» это большое молочное предприятие, которое жители столицы называют – «Парта Берлина». Его белые фургоны с торчащими из корпуса кранами, носятся в утренние часы по всем улицам города.
– «Булэ» едет! «Булэ» едет!
И пропагандист природы остался без слушателей. Со всех краев площади бежит народ к белому фургону. Дети плачут, домохозяйки переругиваются. Толкотня и давка, голова упирается в голову. Проститутки и безработные, попрошайки, продавцы с рынка, старики, дети, парни и девушки, просто прохожие, – все бегут. Гудок ближайшей фабрики оглушает площадь. Ораторы ревут с трибун. Торговцы расхваливают свои товары. Пьяницы шатаются по площади, бормоча что-то себе под нос. Полицейские тяжело ступают. С рынка идет вал запахов – мяса, рыбы, овощей. Опавшие лица, голодные глаза. Молоко течет из натертых до блеска кранов, падает снег, раздуваемый ветром. Оборванцы и нищие движутся с трудом. Не гляди ни направо, ни налево, только на ботинки, месящие снег, который от множества ног превращается в грязь. Следы, следы. Ты движешься по чужим следам. Ты кричишь голосами других...
Перед глазами – старый дом. Ветер перевернул на нем вывеску. Буквы стоят вверх ногами. Гостиница. «Мир вверх ногами, – думает Эрвин, – человек в гостинице, в жалком пристанище на ночь, ковыляет в пустоте...»
Тут он увидел ее. Остановилась на минуту передохнуть. Тычет вокруг себя тростью мужа, спина выпрямлена, темные одежды, платок неряшливо натянут на голову. Тоже смотрит на вывеску.
– Мать! – Эрвин торопится к ней.
– Что ты тут делаешь, сынок? – удивление и радость в голосе матери Хейни.
– Мне надо на фабрику. Утром упустил транспорт, который нас туда увозит.
– И я туда.
– Ты? Зачем?
– Хочу выведать у молодого господина правду об Эмиле Рифке.
– Если так, поехали вместе.
Она опирается на его руку, и он осторожно ведет ее по снегу. Толкотня на площади усиливается с минуты на минуту, все труднее пройти.
– Куда все бегут? Каждый спешит, как будто ищет собственную погибель.
Взгляды их встречаются.
– Что с тобой, сынок. Лицо у тебя не такое, как всегда.
– Я тут болтаюсь битый час. Ощущение, что оторван от жизни. Люди проходят сквозь меня, как будто я пустое место, воздух.
– Тяжело тебе, сынок, – изучает она его теплым, слегка ироничным взглядом.
– Бессилие, мать. Секрет обновления скрылся от меня, как же я потребую обновления от себе подобного! Потерял вкус к борьбе. Душа моя медленно каменеет.
– Не опускай рук, сынок, не убегай. – Она ударяет посохом в снег. – Борись!
– Мать, я борюсь лишь за право быть одиноким.
Они дошли до улицы, ведущей к зданию полиции. В начале улицы, как в воротах, стоят два трамвая, готовящиеся ехать в разных направлениях и ожидающие пассажиров. Но путь им прегражден пикетом бастующих с лозунгами. Против них – полицейская машина, экипированная пулеметом, и большой наряд вооруженных полицейских. На тротуарах, около забастовщиков, уйма народа. Даже женщины с детьми. Настроение у них хорошее. Дети возятся со снегом, лепят снеговиков. Мужчины шутят, щиплют женщин. Торговцы предлагают цветные шары. Чистильщик наводит блеск на сапоги мужика из пикета. Другой торговец предлагает забастовщикам горячие сосиски. Мужчины одной рукой придерживают лозунги, другой – сосиски. Едят в свое удовольствие. Толпа перекликается с забастовщиками. Только и слышно – «Рот фронт» и «Хайль Гитлер». Полицейские выглядят, как зрители, пришедшие полюбоваться этим базаром. Мать и Эрвин стоят между полицейскими и забастовщиками.
– Вперед, мать. Будем идти, как будто мы ищем пустые бутылки.
– Ни за что, сынок. Надо смотреть им прямо в глаза, и тогда они сдадутся. Не бойся людей. Чем больше ты будешь выказывать страх, тем больше они будут тебя преследовать.
– Вы куда?
Двое становятся перед ними. Один – широкоплечий, упитанный, с толстой шеей, глава пикета. Это нацист. Второй – в кепке, натянутый на лоб, коммунист.
– Куда?
– Какое ваше дело?
– Мы еще посмотрим, кто здесь решает дело.
Двое полицейских приближаются к ним. Прикладываю ладони к шапкам. Теперь перед ними стоят вместе – забастовщики и полицейские.
– Куда вы желаете пройти?
– К трамваю номер 73.
Эрвин пришел в себя. Искра радости вспыхнула в душе, слабость исчезла. Публика замолкла от неожиданности. Глаза людей, стоящих на тротуаре, подобны глазам солдат без мундиров, готовых к бою.
