хочу, я не пью в трактирах.
Испуганная трактирщица возвращается на место и опускается на стул: неужели она так сильно ошиблась в этой девице. У нее жесткий характер, и правильно делает парень, что оставляет ее. Теперь трактирщица не спускает глаз с Саула.
– Я ухожу, – Иоанна встает, – сама пойду.
– Иоанна! – Саул приходит в себя от потрясения. – Иоанна, что ты делаешь? Ты не можешь сама идти. Как ты доберешься пешком до дальних адресов?
– Мне все равно. Доберусь. – Она уже у двери.
– Иоанна, Иоанна, погоди! – Он хватает ее за руку.
– Как коммунисту, нет у тебя никакого права прикасаться ко мне.
– Иоанна, ты не должна убегать от меня, я тебе ничего не сделал.
– Сделал, многое сделал. Ты... ты оставляешь Движение.
Наконец она высказалась, но это не приносит ему облегчения.
– И что? Я не могу подвезти тебя на велосипеде?
– Я с тобой... на одном велосипеде?
– Без велосипеда ты не сможешь собрать ни гроша для Основного фонда. Я только буду возить тебя, понимаешь?
– А-а... – колеблется Иоанна, – я буду заходить в дома собирать пожертвования, а ты будешь меня ждать снаружи с велосипедом?
Не это он имел в виду. Полагал, что она будет говорить от имени Основного фонда, не так, как они собирали другие пожертвования вместе, когда он говорил, ибо был более убедителен, произносил короткие речи, по делу, и это приносило результат. Ее объяснения обычно очень длинны, архаичны и романтичны, не принимаются людьми. Но на этот раз, хотя и ясно, что она все испортит, он предлагает ей говорить? Ее агрессивность, к собственному его удивлению, заставило его не возражать.
– Хорошо, ты будешь заходить в дома, а я буду тебя ждать снаружи.
Только у велосипеда к нему немного возвращается уверенность и смелость:
– Но теперь сиди тихо, не двигайся все время в стороны.
Какой-то миг она размышляла – сказать ему или нет. Но теперь она ему не скажет. Он же коммунист. – С разочарованием на лице она влезает на велосипед. Двигается из стороны в сторону, Саул сердито дышит, велосипед петляет, вот-вот упадет.
Улицы, площади, мосты, светофоры, полицейские, снег. Много домов и мало люда.
Шоссе открыто перед этой парой на велосипеде. Огромные плакаты на стенах, поздравляющие с Рождеством, внезапно потеряли смысл и ничего не возвещают. Светофоры мигают белой пустыне, кайзерам и полководцам из камня и бронзы. Покрытые снегом, стоят они на мостах и площадях и протягивают Саулу и Иоанне кто жезл власти, кто поднятую в приветствии руку, кто обнаженную саблю, или вздымают навстречу им копыта своих коней.
– Это здесь. Первый наш адрес.
Узкая тихая улица. Старые дома, построенные в период власти кайзера Вильгельма Первого, прозванный народом солдатским королем, ибо любил видеть город, выстроенным по линейке улиц, как на параде. Смутный запах стоит в коридоре дома. Абсолютная тишина. Тяжелые дубовые двери скрадывают любой звук в домах. На всех стенах следы бывшей роскоши, облупившейся и отстающей от камня, – давняя память о прошлой жизни, более счастливой и почтенной, чем теперь.
Саул и Иоанна стоят, дыша с трудом у подножья широких ступеней. Сердце ее колотится от страха. Саул протягивает ей список и чековую книжку для подписи перекладывает из кармана своей куртки ей в карман, злясь, что как бы передает всю свою власть.
– Вайс, – говорит он мягким голосом, – Марлена Вайс, третий этаж, – садится на ступени, опускает голову в ладони. Несколько минут стоит она беспомощно перед закрытой дверью этой Марлены Вайс. Сухой кашель раздается снизу, из коридора, отдаваясь громом по всей лестничной площадке. Наконец она набирается смелости и нажимает кнопку звонка. Слышны шаги ног, тянущих домашние туфли. Иоанна чувствует свое сердце у шеи.
– Я пришла за пожертвованием, – роняет Иоанна в смущении слова женщине, открывшей дверь, глаза которой изучат черноволосую замерзшую девушку.
– Мы не даем никаких пожертвований.
– Нет, нет. Я от имени Основного фонда существования Израиля.
– Заходи.
Темный коридор с множеством шкафов. Из одной комнаты раздается женский голос: – Кто пришел, мать?
Из другой комнаты доносится голос другой женщины.
– Кто там пришел?
Женщина, ведущая Иоанну, отвечает обеим:
– Пришли из Основного фонда существования Израиля.
Дом полон женскими окриками – «Мать», «Мама» – печаль охватывает Иоанну. Хозяйка одета в утренний халат из темной шерсти. В темных ее волосах много седых прядей, толстые и тяжелые веки скрывают на половину глаза, словно она не в силах их поднять. Толстые веки старят ее, хотя она вовсе не стара. У нее много морщин. Обе они входят в комнату, где тоже много старой тяжелой мебели, шкафов и диванов. Посреди стол, накрытый чистой скатертью, на которой стоит кофейник под вязаной салфеткой.
– Садись, детка,– приглашает хозяйка и добавляет чашку к трем на столе. – Ты совсем замерзла. Выпей чашку горячего кофе.
Саул бы не удостоился такого приглашения. А сразу приступил бы к делу, быстро завершил его, и затем отправился бы дальше. Но настроение у Иоанны совсем иное, когда она слышит оклики «Мама». Оно явно не располагает к сбору денег и деловому разговору. К тому же открывается дверь, и две женщины входят в комнату. Одна старая, опирающаяся на палку, с трудом нащупывает дорогу. Марлена торопится ей на помощь:
– Мама, сюда, кофе уже готов.
– Кто наша гостья? – спрашивает молодая.
И снова «звучит слово – «Мама». Все садятся за стол, и Иоанна замечает на пальцах хозяйки два обручальных кольца, знак, что женщина – вдова, и носит также кольцо мужа. Самую молодую из них не окликают по имени «мама». Она удивительно похожа на мать. У нее тоже толстые и тяжелые веки, но не покрывают глаза, лицо гладкое и приятное, черные кудрявые волосы коротко подстрижены.
– Просят от нас пожертвование в Основной фонд существования Израиля, – говорит молодая мать старой и своей дочери.
– Каждый приходит за пожертвованиями, – говорит старая слепая мать, – и сионисты и не сионисты Как это евреи тоже разделились на партии? Плохо дело. И сионисты и не сионисты – все евреи.
– Я была на собрании сионистов, – говорит молодая мать, – говорил посланец из страны Израиля, Александр Розенбаум. Говорил, что евреи Германии должны немедленно покинуть страну. Говорил правильные вещи. Опасность велика. Кто этого не знает? Каждый знает. Господин Александр Розенбаум говорит, что у молодых евреев в германии нет будущего. Кто не знает, что это так? Я, к примеру, работаю кассиршей в универмаге Вертхайма...
– Не так ей было назначено с колыбели, – прерывает ее слепая старуха – муж мой был уважаемым врачом в Берлине. А ее муж был торговцем лошадьми.
– Были и раввины в его семье, – поднимает мать тяжелые свои веки, словно бы в ней обновились силы, – дяди раввины в области Познань, в Силезии, а он был торговцем лошадей, очень преуспевающим. Много денег заработал для семьи. Мы все потеряли во время инфляции, а он погиб на восточном фронте. Остались без ничего. Вот, я лишь кассирша...
– Не так ей было назначено с колыбели.
– После собрания сионистов, где выступал господин Александр Розенбаум, я пошла в офис сионистского движения и сказала, что господин Розенбаум прав, мы хотим покинуть Германию и репатриироваться в Палестину Мне ответили: вы кассирша, это не производственная специальность. У вас
