– Но ты ведь уже знаешь обо мне все.
– И ты знаешь обо мне все.
– Так что... Ты думаешь, что если я все знаю о тебе и, конечно же, никому не расскажу, и ты должна хранить мою тайну и никому не рассказывать? Ты хранишь мою тайну, чтобы я хранил твою?
– Что? – ощетинивается она, как еж в момент самозащиты. – Так ты обо мне думаешь? Я обязуюсь хранить твою тайну. При условии, что ты будешь хранить мою? Такую тайную сделку я заключаю с тобой? Да, иди, рассказывай всем то, что я тебе сказала. Меня это не колышет! С тех пор, как ты в оппозиции, у тебя без конца появляются неверные мысли.
Саул чувствует облегчение: она не говорит об уходе, а только об «оппозиции». Оппозиция... это не страшно! К оппозиции его все в Движении уже привыкли.
– Я сообщу. Каждый сообщит свое. – Он смотрит на часы. – Уже поздно. Все утро мы только говорим и говорим, и ничего не делаем. – Решительным движением он берет у нее список и считает адреса. – Еще сорок девять.
«Всего у нас было пятьдесят адресов, – считает она про себя, – пятьдесят евреев. Пятьдесят последних».
Они выходят на белый свет улицы, их оглушает просыпающийся Берлин в воскресный день криками детей, играющих в снежки, и скрипом саней. Понятно, чековая книжка Основного фонда существования Израиля перекочевала из кармана Иоанны в карман куртки Саула.
Глава тринадцатая
На подступах к городу тянется гряда холмов, гордо называемая горожанами «Берлинской Швейцарией». Холмы вздымаются из плоской низменности, словно природа желала убедиться, можно ли построить тяжелые горы из легкого песка. Эта гряда как бы представляет миниатюрный хребет высоких гор: те же отсеченные друг от друга вершины, глубокие долины и скалистые утесы, зеленые лесистые возвышенности и узкие петляющие тропы, которые всегда полны туристами. Леса же всегда кишат отдыхающими. «Берлинская Швейцария» – любимое место отдыха и развлечений горожан в будни и в праздники.
К востоку петляющая дорога ведет на последний холм. Тут крутая скалистая стена всей гряды обрывается в озеро, воды которого собрались из болот, некогда распростертых по всей низменности. Узкая полоса возвышается со всех четырех сторон озера, как бы охраняя безмолвие темных вод. Дюжина старых искривленных елей стоит у озера, и запах гнили разлит в воздухе. Это озеро все называют Чертовым озером. В древности – рассказывает легенда – стоял здесь роскошный дворец, и стены скалы, единственное, что осталось от этой роскоши. Красавица принцесса жила в том дворце. Бес пылал к ней страстью, но она не подавалась его чарам. Отомстил ей бес: пропасть открылась и поглотила ее вместе с дворцом. Черные подземные воды поглотили их, болото покрыло, и безмолвие смерти воцарилось навеки. Но в лунные ночи, при полном месяце, огромном, сияющем серебряным светом, встающем из-за холмов и освещающем черное озеро, красавица просыпается от заколдованного сна, выходит из волн, украшает волосы и кисейное шелковое платье желтыми кувшинками. И тогда месяц выстраивает лучами серебряный мост над поверхностью болота. И прекрасная принцесса совершает прогулку между елями, и шелковая кисея на ней, подобная легкому дуновению ветерка, шуршит и вздымается до вершин. И все полевые звери, и птицы собираются между деревьями леса, бегут и летят, чтобы поклониться ее красоте и чистоте сердца. И просыпается этот темный уголок с обновленным чувством радости, и выпрямляются старые искривленные ели. Возвращается красавица во тьму своего жилища. Воды и безмолвие вновь покрывают ее, покрывала траура восходят из болота и окутывают все вокруг. И только желтые водяные лилии колышутся на поверхности последним свидетельством исчезнувшей красоты.
Слева от озера, на высоте холма, петляющая дорога ведет на широкую возвышенность, на которой муниципалитетом Берлина разрешена охота на животных для членов охотничьей ассоциации. На фоне скалистой возвышенности, крутого спуска в черное озеро белеют длинные, покрытые известкой, навесы, краснеют черепицей крыши конюшен, и выстраиваются коричневые жилые бараки, между которыми чернеет железными прутьями множество железных клеток. Высокий забор из колючей проволоки окружает все эти строения. Тут милосердные женщины собрали всех старых животных, больных, выброшенных городом. Здесь последнее убежище для брошенных собак и кошек, декоративных птиц, до которых никому нет дела, множества ковыляющих на ослабевших ногах лошадей, от которых больше нет никакой пользы.
Тут же новое жилье Шпаца.
Его коричневый барак расположен в самой середине этой фермы животных. Это единственный барак, который окружен полосами зеленых трав и старыми соснами, дающими ему тень. На входе – большими буквами начертано – «Офис».
В нем три комнаты. Сама большая из них, естественно, сам офис. Одна малая – для Шпаца, другая – для Ханелоры Анелоры Клотильды Гоберман, которая, представляясь, говорила: – У меня много имен, но сердце одно.
Все ее друзья и знакомые называют ее коротко: Биби. Никто не знают, кто ей дал эту кличку. С детских лет она слабо росла, так и осталась малорослой, несмотря на то, что перевалила за сорок. Единственно велик у нее рот между красными губами на узком малом лице. Рост у сорокалетней Биби не более метра. И все в ней, кроме рта, мало, свежо и молодо, – каштанового цвета волосы, голубые глаза, красные щеки, тонкая талия, легкие ноги и одно сердце, которое в одно и то же время умеет смеяться и плакать, быть печальным и счастливым, угнетенным и несчастным.
На рассвете, когда свет едва показывается из-за холмов, и внезапно широко разливается над фермой, Биби уже идет проведать своих питомцев. В этот час Шпац стоит в окне перед зеркалом, повешенным им на раме, и бреется. Глазами он сопровождает Биби, суетящуюся между клетками, следящую за голубями, издающую кудахтанье вместе с курами, гоготанье весте с гусями, издает ржание с лошадьми, и окликает придуманными ею странными ласкательными именами собак и кошек. И Шпац обычно обращается к зеркалу, как Белоснежка:
– Свет мой, зеркальце, скажи, где находится жилище красавца из мужчин?
И зеркало отвечает Шпацу из Нюрнберга, лицо которого в мыльной пене для бритья: «За семью горами, среди семи гномов!»
Тотчас же он упирается взглядом в холмы, поглощающие утренний свет, на скалистую стену, закрывающую ему дали, на Биби, снующую по двору и размахивающую ручками, словно вытягивающую из болота черную рыбачью сеть, в которую пойман он, Шпац. И по рассеянности всегда ранит бритвой лицо. И несколько капель крови выступают среди мыльной пены, как написано в сказке: черный, как ворон, красный как кровь, белый, как снег.
К счастью, не всегда стоит Шпац у окна и не так часто бреется. Щетина на лице вырастала, и он ходил в комбинезоне из грубой синей ткани, и подолгу не обдавал окружающих запахом воды и мыла. Пуговицы отлетали, и он пользовался вместо них простыми скрепками. Грубые черные ботинки он шнуровал светлыми тонкими веревками, на голове носил кепку с разорванным козырьком. Большую поддержку своему облику и подобию Шпац получал от старого хитрого попугая, который очень к нему привязался и прижился в комнате. Этот старый греховодник встречал и провожал его одной и той же фразой, которой с большим трудом много дней Шпац старался его научить:
– Каким ты стал красивым, Вольдемар! Каким ты стал красивым, Вольдемар!
Их всего трое, постоянных жильцов этой заброшенной фермы. Первая и главная – Биби, управляющая офисом и выполняющая все тонкие работы, для которых нужны нежные женские руки, как, например, перевязывание ран и дача лекарств. Потому она всегда носит форму сестры милосердия – синее платье в белую полоску, белый выглаженный фартук, пояс, охватывающий ее узкие бедра, и белую шапочку на волосах, делающую ее ростом выше. Придирчивым глазом следит она за нежными птицами в клетках, и вообще – за всем птичьим хозяйством. Шпац – второй человек по важности, который занимается более грубыми делами – следит за едой кошек, собак и лошадей, и, конечно же, за их чистотой. Он также хоронит
