— Вы ничтожество, трусливый и нечистоплотный негодяй! — Валя явно говорила не своим языком, и даже интонации у нее были какие-то не те…
— Валечка… — Светозар открыл рот и продолжить фразу не мог.
— Если у вас что-то по работе, — ледяным тоном великосветской дамы произнесла Бубуева, ставя утюг на попа, — я готова вас выслушать. А если нет, то прошу покинуть помещение. Мне еще гладить и гладить.
— А… Да! — Обалдевший Светозар вспомнил, что надо убедить Валю дать следователю определенный набор показаний. — Валечка, по поводу вчерашней истории с твоим бывшим мужем… Сегодня может приехать следователь. Надо, чтобы все девушки, которые его обезвредили, показывали одно и то же, без расхождений. Поэтому я тут прикинул, что вы должны говорить…
— Светозар Трудомирович, — сузив глаза, проговорила Валя, — то, что я буду говорить, касается только меня. Будьте добры, выйдите отсюда.
Забулдыгин вышел в том состоянии, которое боксеры называют «грогги». По-русски есть еще одно определение, но приводить его, ввиду полного неприличия, было бы неудобно. Он даже не попробовал спросить, что, собственно, произошло. Он шел к одной женщине, а попал совсем к другой, незнакомой, а потому страшной.
Когда Забулдыгин выходил из корпуса, у него даже заболело что-то в груди. «Инфаркт!» — с неожиданной ясностью представил себе Светозар Трудомирович, и им овладел тихий, но мощный ужас. Вот сейчас он, вполне цветущий еще мужчина, потеряет сознание и отправится туда, откуда никто еще не возвращался. Все похороны, на которых когда-либо имел несчастье присутствовать Светозар, мгновенно всплыли в памяти и сложились в ужасно яркую, почти реальную картину его собственных похорон. Он увидел, как гроб с ним, Светозаром Трудомировичем Забулдыгиным, выставлен в траурном зале какого-то морга и вокруг в молчании стоят со скорбными лицами разного рода друзья и товарищи, жена и дети, какие-то родственники, причем, кажется, не только живые, но и умершие несколько раньше… В его грезах эта толпа тихо раздалась, когда откуда-то появившийся Август Октябревич Запузырин, без слов, но крепко, по-партийному пожимая руки родственникам усопшего, подошел к гробу и минуту-другую постоял в молчании, склонив голову. После увиделось, как плечистые молодцы вталкивают гроб в «пазик» — катафалк, как появляются впереди контуры старопоповского, бывшего новокрасноармейского кладбища. Мелькнуло видение двух в дымину пьяных могильщиков, которые, матерясь, требуют дополнительную поллитру над чернеющей, как зловещая пропасть, свежей могилой…
— Не дам! — Светозар ощутил, что сердце утихло. Его боль была самой элементарной невралгией.
— Что вы сказали? — спросила Марина Ивановна Пузакова, которая как раз в это время решилась спуститься вниз, чтобы поискать того, кто смог бы ей помочь отплатить супругу за коварную измену.
— Я? — встрепенулся Светозар, ощущая, что сидит на скамеечке неподалеку от шахматной доски, где ветераны приступали к изучению пятой партии матча на первенство мира между Ботвинником и Петросяном.
— Да, да, — настаивала Марина Ивановна, — вы что-то сказали!
— Простите ради бога, — Забулдыгин махнул рукой вдоль лба, как бы стряхивая жуткие видения. — Заработался, понимаете, уже сам с собою разговариваю…
— Да, да, я понимаю, — вздохнула Пузакова, — все работа, работа, работа… Обидно, наверно, кругом отдыхают, а вы работаете?
— Ну что ж, — ответил Забулдыгин, обретая некую уверенность, потому что в одутловатом, нездорово румяном лице дамы прочел что-то волнующее и многообещающее, — у каждого свои дела. Чтобы другие нормально отдыхали, я должен работать.
— В отпуск не собираетесь? — поинтересовалась Марина.
— Ближе к осени, сейчас наплыв отдыхающих, разве можно это на кого-то оставить?
Широкий жест директора объял все, что входило в территорию дома отдыха, и даже немножко с запасом. Вероятно, именно так некогда господин Ноздрев показывал Павлу Ивановичу Чичикову свои владения: «И то, что за лесом, — тоже мое!» Впечатление было такое, что если Забулдыгин, отправившись в очередной отпуск, покинет эти места, то нерадивые служащие позабудут в нужное время водворять на место солнце и луну, включать звездное небо, забудут поливать дождями лес и луга, а озеро, прохудившись, куда-нибудь выльется.
Марина Ивановна, однако, восприняла все почти так, как было изложено выше, и решила для себя, что директор — именно то, что ей нужно, дабы восстановить паритет в семейной «холодной войне».
— Жаль, что вы так сильно заняты! — вздохнула она с чувством, и платье на могучей груди едва не лопнуло. — Было бы приятно побеседовать с умным и интеллигентным человеком.
— А ваш муж не будет протестовать? — поинтересовался Светозар, впившись взглядом туда, где особенно четко рисовался весьма соблазнительный рельеф. Пузакова он видел только один раз, но и этого воспоминания хватало, чтобы убедиться в его полной безобидности.
— Ему сейчас не до меня… — мрачно прогудела Марина Ивановна. — Он нашел себе утешение.
— Да? — пристально поглядев на Марину, вопросил Забулдыгин. — Нехорошо…
— Ну, у него свой выбор, а у меня — свой…
Забулдыгин мгновенно оценил ситуацию. К ней в номер идти нельзя — там неподалеку Валя Бубуева, к тому же может вернуться Пузаков. Последнее, скорее всего, не грозило физическими увечьями, но скандала все-таки не хотелось. В кабинет, где вообще-то неплохой диванчик? Но туда все время будут заходить всякие нужные и ненужные люди. А вот в клубе на втором этаже есть одна уютная комнатка…
— Знаете, — сказал директор, — если хотите, я могу показать вам нечто весьма интересное. Мне сейчас как раз нужно туда сходить, и это совсем недалеко. Не хотите пойти со мной?
— Ну, если вам это не помешает в работе… — Марина Ивановна в общих чертах уже поняла, что хочет показать ей директор, и с затаенным восторгом направилась вместе с ним к зданию клуба.
Свежепохмеленный, а потому благодушный и подчеркнуто вежливый сантехник Гоша нес куда-то большой голубой унитаз, заколоченный в деревянную обрешетку.
— Ты куда это? — грозно крикнул директор, желая продемонстрировать спутнице свои диктаторские полномочия.
— Как сказали, — лаконично ответил Гоша, — несу.
— Кто сказал?
— Вы. — Гоша чуть прибавил шагу, и директор припомнил, что унитаз он действительно приказал отнести в одно нужное место.
А Марина Ивановна прониклась к нему еще большим уважением: человек, повелевающий такими унитазами, этого заслуживал.
У клуба электрик Трофимыч, тоже похмеленный и даже больше, занимался проводами, ведущими к плафонам на веранде для танцев. Попыхивая папироской, он мурлыкал что-то революционное.
— Наше вам, — приветствовал он директора со стремянки.
— Работайте, работайте, — кивнул директор поощрительно и пропустил Марину Ивановну в пустынный холл.
По лестнице поднялись на второй этаж. Здесь располагалась маленькая выставка бывшего нонконформиста Блятензона, которую купила фирма «Интерперестрой лимитед», дав возможность художнику выехать в Израиль.
— Вот это наша гордость, — оповестил директор, — пока не открываем для посещения, находится в оформлении, так сказать. Мировое имя — Блятензон. Почти Шагал! В области эротики ему равных нет.
Действительно, Блятензон всю свою галерею составил из картин эротических. От грудей, животов, ножек и попок у любого зарябило бы в глазах. Марина Ивановна, которой смотреть на это изобилие было малоинтересно, сейчас восприняла этот показ как совершенно определенный сигнал и поняла его правильно. Когда, проведя свою гостью по галерее, Светозар отпер ключом дверь с грозной надписью «Посторонним вход воспрещен!», Марина Ивановна расценила этот жест однозначно: директор тоже понял ее правильно и собирается показывать ей отнюдь не шедевры Блятензона…
За дверью оказалась довольно маленькая комнатушка, куда в доброе старое время водворяли перед концертами каких-нибудь артистических знаменитостей, предназначенных для увеселения узкого круга прежних отдыхающих. Это было нечто среднее между гримуборной и комнатой отдыха. Директору здесь
