В общем, чтоб не дать этим страшным словам сорваться с Дашиных губ, он решил переспросить:
— Ты это серьезно?
— Серьезней некуда, — сказала Даша строго-престрого. — Так что: да или нет?
— Да! — выдохнул Таран, словно бы сиганув с какого-то невидимого обрыва.
Даша взяла его за руку и мягко повлекла за собой. Таран, конечно, не упирался, но шаги делал какие-то неуверенные, будто обе ноги у него, не то от колена, не то от бедра, были деревянные. Неужели все то, о чем он мечтал, произойдет так просто? Так, как могло бы произойти с любой из тех девок, от которых он отказывался ради того, чтоб быть верным Даше? Но на них было негде пробы ставить…
Тем не менее он дошел с Дашей до ее комнаты.
Много раз он тут бывал, и, хотя давненько не захаживал, почти все тут было так же, как прежде. Два книжных шкафа до самого потолка, маленький письменный столик у окошка — справа. Двустворчатый гардероб, туалетный столик с зеркалом и диван с тумбой для белья — слева. Над диваном — ковер, над столом полка с книгами и кашпо с висячими цветочками. Перед столом — кресло. На столе— старая, 70-х годов лампа с оранжевым полистироловым абажуром, письменный прибор и небольшая японская магнитола. На тумбе для белья — видеодвойка, тоже японская. Все как всегда вроде бы, да не совсем.
Все менял диван. Никогда еще Таран не видел его раздвинутым, застеленным бельем и превращенным в двуспальную кровать. Даша никогда не была лентяйкой и распустехой, у нее всегда был порядок и все было разложено по полочкам, нигде и ничего не валялось, как у других знакомых девок. Поэтому в прежние времена они с Дашей лишь чинно присаживались на этот уютный, мягкий диван, с зеленым покрывалом-накидушкой и вышитыми крестом подушечками с бахромой. Всего этих подушечек было три. Оказывается, одной из них, с изображением пруда с лебедями, было уже очень много лет, и когда-то, перед своей свадьбой, ее вышила аж Дашина прабабушка. Другую, с букетом цветов и опять же перед выходом замуж, вышивала Дашина бабушка со стороны мамы. Третью, с очень шикарным черно-оранжево- красным петушком, — сама мама. И Даша, помнится, говорила, что когда будет замуж выходить, то вышьет себе в приданое четвертую подушечку.
И еще одно изменилось. Окно Дашиной комнаты, на подоконнике которого стояло несколько горшочков с цветами, обычно было отделено от комнаты тонкой, полупрозрачной тюлевой занавеской. Плотные, почти непроницаемые гардины никогда не сдвигались. А сейчас они были наглухо задернуты, и, когда Даша, впустив Тарана в комнату, затворила дверь, ведущую в прихожую, в комнате воцарился почти сплошной мрак.
— Отвернись к двери… — произнесла Даша каким-то волнующим полушепотом. — Я лягу…
Таран послушно повернулся в ту сторону, где сквозь щель между дверью и полом чуть брезжила полоска света, доходившего сюда через темную прихожую из кухни. А за его спиной прошелестел, распахиваясь, Дашин халат и мягко упал на спинку кресла. Потом Юрка услышал шорох откидываемого одеяла, легкий скрип дивана и опять шорох одеяла.
— Можешь повернуться, — разрешила Даша.
Глаза Тарана уже немного привыкли к темноте, и он увидел смутные контуры Дашиной головы на подушке у стены. Она закрылась одеялом по самую шею и даже руки спрятала.
— Я сейчас отвернусь к стеночке, — прошептала Даша, — а ты разденешься совсем-совсем и ляжешь рядышком…
Она действительно повернулась лицом к стене, а Таран стянул с себя одежду. Майку, тренировочные, носки — это он все без особых волнений снял. А вот трусы… Замешкался. Как-то не укладывалось у него в голове, что он сейчас ляжет рядом с Дашей — и без трусов! И более-того, ведь сама Даша там, под одеялом, лежит совсем голая! А ведь он ее даже в купальнике никогда не видел. Он сам себе казался нескромным даже тогда, когда задерживал взгляд на ее шее, плечах, коленках или лодыжках.
— Ты что-то долго… — проворчала Даша. — Я же жду…
И Юрка решился. Осторожно откинул край одеяла и заполз под него, улегшись на спину рядом с Дашей, но не касаясь ее тела ни одним квадратным миллиметром кожи. Он только ее тепло ощутил, нежное и возбуждающее.
Даша повернулась на спину и произнесла с некоторым удивлением:
— Я думала, ты на меня сразу набросишься… В чем дело?
— Не знаю, — пробормотал Таран. — Мы ведь с тобой даже не целовались по-настоящему, а тут сразу такое…
— Ты стесняешься или брезгуешь? — В Дашином голосе появились какие-то угрожающие нотки. Юрка почуял, что еще минута, может быть, даже секунда — и все это наваждение исчезнет, Даша крикнет ему: «Убирайся! Мы больше незнакомы!» или что-то в этом роде. Да он удавится после этого! Или из окна выпрыгнет с пятого этажа…
— Стесняюсь, — ответил он, — я это… Не умею вообще. Боюсь сделать чего-нибудь не так…
Даша вообще-то подавила смех, но Таран этого просто не заметил.
— Совсем-совсем? — спросила она. — Не верится что-то… Неужели ни одной девчонки за все это время не было?
— Правда, — виновато произнес Юрка. — Я ведь тебя люблю. Зачем мне другие?
— Какой ты хороший, оказывается… — Даша произнесла это не без иронии, но Юрка этой иронии тоже не почуял. — Но ко мне-то ты мог бы поближе придвинуться, верно? А то улегся на самом краешке, еще свалишься…
Она вытянула под одеялом свою мягкую лапку, пальчики прикоснулись к Юркиному локтю и легонько погладили его руку. Доползли до большой, жесткой ладони и плавно, но настойчиво потянули ее за собой. А потом к ее левой руке присоединилась правая, и они мягко уложили Таранову ладоху к Даше на грудь и чуточку прижали к нежной, немного влажной и горячей коже. Юрка даже вздрогнул, будто от ожога…
— Значит, так, — сказала Даша, поглаживая Юркины пальцы. — Раз ты ничего не знаешь, я проведу для тебя экскурсию по моему личному телу. Ознакомишься со всеми достопримечательностями. А потом ты мне такую же экскурсию устроишь, ладно?
— Ага… — пробормотал Таран, млея от того сладкого прикосновения, которое она ему так запросто подарила.
— Ну, вот… — мурлыкнула Даша, немного приподняв безмерно послушную Юркину ладонь. — Сейчас мы — то есть твоя лапа — находимся у меня на груди. Должно быть, ты уже понял, а может, и раньше знал, что она совсем не плоская, а состоит из двух шариков, которые можно называть титечки, а можно — сисечки. Вот ле-евая, а вот — пра-авая…
И с этими словами она провела Юркиной ладонью по этим теплым живым мячикам. К остреньким сосочкам тоже притронулись.
— Их надо обязательно гладить и целовать! Им это очень понравится, — сообщила Даша, которая очень точно выбрала слова. Наверное, если б она сказала: «Они это очень любят», даже такой наивный парень, как Таран, мог бы понять это соответствующим образом…
— Идем дальше. — Даша передвинула ладонь Тарана на свой животик и, отодвинув от остальных его средний палец, несильно прижала к пупку.
— Вот это пупик! Он маленький и кругленький. Его тоже можно гладить и трогать. И даже целовать. Но это немного позже…
Даша передвинула Юркину лапу ниже, и под его пальцами оказались некие мягкие волосики…
Пожалуй, именно тут в сознании Тарана произошел качественный сдвиг.
Сдвиг этот состоял в том, что он, как ни странно это звучит, в первый раз за три года своего знакомства с Дашей ощутил, что она самая обыкновенная, как говорится, из плоти и крови. Нет, конечно, разумом Таран это всегда понимал и вовсе не считал ее ни ангелом, ни инопланетянкой какой-нибудь. Но сердцем или душой — точно не определишь, чем! — он воспринимал ее как нечто сверхвозвышенное, лишенное всяких земных черт, пусть даже вполне естественных. Хотя бы таких, как волосы на этом самом месте… Смешно, но, хорошо зная, что у Даши все должно быть как у других женщин, Таран не верил в это. Та Любовь, которую ему, вопреки веяниям переходного времени, социально-экономической ситуации, рок- поп-культуре, сексуальному просвещению, гласности, демократии, демографии и порнографии, подарила Судьба, заставляла его верить в то, чего, как он прекрасно знал, быть не могло.
— А это — моя любимая, маленькая киска, — подвигав Юркиной рукой по волосикам, произнесла
