Дневник ее соглядатая

отправился в них погулять в парк имени Горького. У летнего кафе он еще издали заприметил крепко сбитую, круглолицую блондинку с выщипанными по моде семидесятых тонкими дужками бровей.

На девушке была топорно пошитая отечественная майка с короткими рукавами, качество которой, впрочем, нисколько не мешало ей соблазнительно обтягивать внушительных размеров бюст своей хозяйки. Короткая самопальная джинсовая юбка, слегка топорщась на швах, туго прилегала всеми своими зигзагами к крутым бедрам незнакомки. А ее бледные, еще не схваченные загаром ноги с круглыми большими коленками были обуты в ярко-желтые, на толстой черной подошве босоножки.

Отбеленные перекисью волосы мелким бесом весело разбегались во все стороны. Девушка стояла посреди площади, теребила неровные швы джинсовой юбки и всем своим призывно-радостным видом напоминала новенький, только что сошедший с конвейера трактор.

Боксеру Леше девушка очень понравилась. Весь остаток дня он провел с ней, катаясь на скрипящей бортами рассохшейся лодке по маленькому грязному пруду, темную воду которого оживляли только апельсиновые корки и сигаретные бычки. Потом они осели в ближайшем кафе с видом на высокий зеленый забор летнего театра и, растягивая удовольствие, медленно прихлебывали теплое разбавленное пиво из толстых мутных кружек, заедая его кусочками прогорклого соленого сыра.

Неразношенные ботинки порядком натерли нашему герою ноги, поэтому вечером боксер Алексей сначала собирался просто посадить Любу в такси, но по закону подлости ни одна машина почему-то не останавливалась. Так он доплелся с девушкой до Замоскворечья, где жила его новая избранница. И когда Люба предложила ему подняться к себе, с радостью согласился, так как хотел уже только одного: снять ботинки.

Вошли в квартиру, которая из-за грязи и захламленности показалась ему коммунальной. Прошли в ее комнату. Здесь он наконец-то содрал с кровоточащих ног свою злополучную обновку и с удовольствием растянулся на диване. Девица Люба, как настоящая сестра милосердия, каковой впоследствии и оказалась (санитаркой), обтерла ему ступни холодной водой, и боксер Алексей забылся тревожным сном…

А утром на кухне его уже ждали родители девицы Любы, жаждавшие благословить молодых и обнять будущего зятя. Вырвался из их цепких объятий он только под вечер в растоптанных фиолетовых женских тапочках с оторванными помпонами и с целлофановым пакетом под мышкой, в котором лежали его новые белые ботинки. Надо ли говорить, что через десять дней девица Люба радостно объявила ему, что, «по-моему, уже немножко беременна». Мышеловка с грохотом захлопнулась».

– Смешно. Она была языкастая, наша Стёпа, – вздохнула Алла и впервые подумала о мачехе с нежностью, но без боли.

– Да… А Илюша уже знает, что ты тоже «немножко беременна»?

– Нет, я ему через неделю-другую скажу. Сначала еще раз переспать надо, для верности, – цинично бросила Алла. Ей нравилось дразнить прамачеху своей бывалостью.

– Боже, как все нехорошо получилось, – вздохнула та.

– Хорошо. Хорошо! – возразила Алла. – У нас будет маленький! У нас с тобой! Это ж здорово!

«А ведь действительно, – подумала Лина Ивановна. – Сейчас август, значит, к концу весны у нас будет пополнение. Как все запуталось».

Глава 11 ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА

Конец августа и начало сентября были вычеркнуты из жизни. Люди горячо обсуждали последние известия и сокрушались о взорванных в воздухе самолетах. Метались в горячке с Бесланом и оцепенело смотрели новости, схватившись за голову. А Аллу беспрерывно рвало. «Это из меня ненависть выходит, – утешала она себя. – Я победила. Ненависть, где твое жало? Мой мальчик не должен видеть все эти ужасы! Лучше я буду смотреть на небо, облака, на кроны каштанов». Но Алла каким-то странным внутренним чутьем знала, что она связана с горем, пришедшим на Кавказ. Убавившись здесь, выперло, как протуберанец, в Беслане. Ненависть, как пьяная от крови змея, вилась кольцами и не знала, кого ужалить. Огромный, одурманенный кровью василиск.

Алла не хотела смотреть телевизор, не хотела вникать во встревоженные радиодискуссии. Она с трудом собралась после долгой отлежки дома с выключенным телефоном и задернутыми шторами, села в машину и прикатила на Кутузовский, залезла с ногами на знакомый диван и, забрав в охапку Тарзана, раздумывала о том, как быть дальше.

Втягивать ли Илью в свою битву втемную или все-таки сказать ему правду, что ей нужен отец ребенка для прикрытия?

В любом случае больше скрывать свою тайну было нельзя, и Алла позвонила Илье. Тот сразу примчался и с порога был оглушен.

– Ты знаешь, я беременна, только не падай в обморок. Сама не пойму, как так могло получиться, я предохранялась.

– Вот это новость! Давай поженимся? – с ходу предложил Илья.

– Нет, не давай, – выдавила из себя Алла, – пока не давай.

– Но почему? – изумился он.

– Я хочу ребенка, а не замуж, – просто сказала она. Иэто была чистая правда.

– Я буду с тобой. Всегда. Я так счастлив! Боже! Я даже не думал! Что я могу для тебя сделать, любовь моя?

– Погуляй с Тарзаном, – нежно улыбнулась Алла.

Из окна пятого этажа она смотрела, как Илья с Тарзаном скрылись под каштанами. Все деревья вокруг пожелтели, и в кронах уже обозначились прорехи, а каштаны, красавцы, мощно зеленели, словно собираясь встретить зиму во всеоружии своей сильной листвы. И каждый фрагмент семилистника походил на широкий обоюдоострый кинжал. Кроны были такими густыми, что Илья с Тарзаном полностью скрылись из виду, словно каштаны их поглотили.

– Вот тебе приветик от осени. – Илья, вернувшись, протянул ей горсть влажных глянцевых плодов.

«Дорогие каштаны, это вы мне передали приветик, а не осень», – подумала Алла, с нежностью перебирая неровные, но приятные на ощупь, прохладные каштановые четки. Она оставила их на прикроватной тумбочке. А утром, уходя в универ, положила в карман куртки. Маленькие талисманчики на счастье. Зародыши каштанов теперь всегда будут с ней. Вместе с ее зародышем.

– Каштаны – это мои соглядатаи, – пояснила она на прощание Илье.

– Как это?

– В мире есть добрый дух, который за тобой приглядывает. Ангел-хранитель. Иногда он воплощается в чем-нибудь – в солнце, или дожде, или бабочке – и сопровождает тебя. Глядит на мир и всё записывает.

– Что записывает? – засмеялся Илья. – Всё, что видит? Как чукча? Что видит, то и поет?

– Да, – засмеялась в ответ Алла.

Тошнота неожиданно отступила. Возможно, потому, что Алла легализовала свою беременность. Теперь предстояло вернуться к учебе в университете и разрулить ситуацию с курсовой.

После долгого затворничества студенческая лавина, смех, трезвон мобильников, радостный галдеж оглушили ее. Ребята с воодушевлением готовились к арбузнику. Словно и не было этого кровавого лета. Не разбивались самолеты, не лилась кровь в Назрани, не выли от ужаса и горя бесланские матери. Нет, студенты, конечно, жалели, сопереживали, но продолжали заниматься своими делами. За прошедшие после «Норд-Оста» два года людское безразличие уплотнилось, стало почти непробиваемым.

Она бы и сама, как другие, поплевывала с последнего ряда поточки на жизнь, если бы не была вовлечена в ход этих событий своей битвой с ненавистью. Каким-то невероятным образом она оказалась связана с ними в одну сложную цепь непонятных ей взаимодействий.

– Ты сменила мобильный? Нам надо поговорить! – Рядом с ней стоял Константин, осунувшийся, бледный и серьезный.

– О чем это? – насмешливо спросила Алла. – Будешь снова мне про жену и детей втирать?

– Нет, у тебя неприятности.

– У меня? Да у меня одни приятности. Ладно. Когда?

– Давай встретимся на смотровой в четыре.