— Благодарю за понимание…
— Теперь нам пригодилась ваша одержимость, — одобрительно сказал майор. — Большой театр! «Пиковая дама»! «Борис Годунов»! Кто из наших офицеров может лучше вас оценить это?
«Ласковые слова, приманка», — подумал Рабас.
— В Москве вы услышите и другую музыку, — сказал майор. — Многие и ее не смогут так прочувствовать, как вы.
— О чем вы, пан майор?
— В Москве вы встретитесь с видными политическими и военными деятелями. Там вы услышите, как будет устроена новая республика и какой будет новая армия.
Станек ощетинился:
— Почему именно я должен об этом слышать?
Майор нахмурился:
— Первый день мира — и вы видите уже конец всех хлопот. Но как нельзя без крепкой армии выиграть войну, так нельзя без нее обеспечить мир. — Майор заговорил вдруг о Галирже и Вокроуглицком. — Они ведь знакомы. Что вы против них возразите? Скажите! Ну, пришли из Англии, так что в этом особенного? Это не основание для разделения. Галирж — прекрасный штабной работник. Серьезный офицер. Не позволяет себя оттеснить, заботится о карьере? Это ведь характерно для многих… И опять-таки в этом ничего плохого нет…
Станек затаил дыхание. Сильная армия, которая будет опорой мира…
— А Вокроугдицкий? Ну, летчик! — улыбнулся майop. — Лучше на милю впереди, чем на пять позади. И вот оба они будут костяком армии? Может быть, они еще проявят себя с лучшей стороны!
«Крепкая армия, опора… А могут ли быть Галирж u Вокроуглицкий опорой крепкой армии? Они в армии останутся, я — нет».
— Почему вы мне это говорите, пан майор? — тревожно спросил Станек.
— Чтобы вы спокойно ходили в театр, на концерты и не думали о будущем. — Он посмотрел на Станека как человек, сознающий, что говорит напрасно. — Вы в первый же день мира побежите в консерваторию и оставите все армейские заботы нам, а мы их разделим как-нибудь с этими разведчиками.
Станеку стало не по себе от иронии майора. Он понял, что речь идет о смысле всей его жизни, запальчиво сказал:
— Теперь я знаю, почему вы посылаете меня в Москву. Понять значительность того, что будет после войны. Потом вы отдадите приказ, чтобы я остался в армии, не правда ли, пан майор? — Станек подступил к Давиду: — Могу ли я вам сказать, что означал бы для меня такой приказ? Крушение мечты всей моей жизни, пан майор! Жизнь для меня потеряла бы настоящий смысл.
— Приказ? Нет. Я больше ценю то, что делается добровольно.
Добровольно? Станеку вспомнилось: добровольно забросил музыку, добровольно пришел в бригаду. На собственном опыте убедился, что все это стоило ему больше, чем то, что он делал по приказу. Станек сжал кулаки, словно хотел задержать что-то, проскальзывающее сквозь пальцы.
— Вы мне не верите? — спросил майор.
Станек мрачно молчал.
— Не верите! Могу ли я быть откровенным? — Давид сделал паузу. — Ведь вы же не были каким-то салонным виртуозом. Вы играли не на концертах в зале имени Сметаны, а по корчмам в пригородном оркестрике. Дирижером был железнодорожник, — сухо перечислял Давид. — Тромбонист — слесарь, а половина оркестрантов — безработные музыканты. Я правильно говорю?
Напоминание майора о его прошлом возмутило Станека, но он промолчал.
— Вы играли на танцульках до утра за две кружки пива и сто граммов зельца, так?
Кровь прилила к голове. Насмехается майор над ним, что ли?
— Никакого приказа не будет! Ни от меня, ни от штаба, который посылает вас в Москву! — заявил майор. — Вы сами решите, к чему вас лучше подготовили полуголодный оркестрик и несколько лет армейской, фронтовой службы: к музыке или к армии.
Рабас помогал Станеку собирать вещи. Заметил, как тот аккуратно кладет на дно чемодана пачку нотных листов.
— Ноты? Твоя соната?
— Симфония или соната, как угодно, — невесело усмехнулся Станек. — В любом случае — «Неоконченная».
На Рабаса нахлынули печальные воспоминания; он складывал свои краски и кисти, чтобы больше никогда не взять их в руки. Они наклонились над чемоданом. Туда еще надо уложить парадную форму. Засовывали ее вместе. Согнувшийся Рабас скосил на Станека печальные глаза.
— Сам, мол, решишь, говорит, а при этом яснее ясного, что тащит тебя в новую армию руками и ногами.
— Это я буду решать сам, — произнес Станек.
Рабас пригладил китель Станека, придавил его ладонями. Потом опустил крышку и защелкнул замки.
В коридоре им встретились Галирж и Вокроуглицкий. Москва! Они принесли поздравления делегатам, Галирж отступил на шаг, чтобы оглядеть Станека со всех сторон.
— Ну, так туда нельзя, Ирка! В этом овчинном полушубке…
Станек пристально смотрел на Галиржа и его помощника, словно впервые видел их. «Значит, эти двое будут в нашей новой армии. Быть может, оба еще проявят себя с наилучшей стороны. — Он продолжил свою мысль: — А я в это время, как пятнадцатилетний мальчик, буду начинать в консерватории…»
— Это легко исправить! — продолжал Галирж. — Однажды я тебе уже одалживал пальто, помнишь? Когда мы вместе переходили польскую границу… А теперь одолжу шинель. С удовольствием.
— Не хлопочи зря! — запротестовал Станек. — Ничего я не буду одалживать. Что есть, того и довольно.
Во дворе уже стояли автомобили с синими маскировочными фарами. Солдаты грузили чемоданы. Рабас снял с себя шинель.
— Слушай, Ирка, скинь этого барана, вот моя шинель. Будет тебе в самый раз. У меня в машине еще одна, я ведь так в грязи не вожусь, как ты.
Станек послушался. Правда, шинель была далеко не в самый раз: широка, даже очень.
— Это из-за моего живота, — бурчал Рабас, рассматривая Станека в синем свете фары. — Ничего! Затянешься ремнем. Так. Красота! Как на тебя сшита.
Станек попросил Рабаса:
— Когда надо будет выезжать, задержи на минутку!
Он бросился в темноте к зданию, отведенному для женщин.
Яны не было. Побежал в другое здание, в диспетчерскую. Тут был один Панушка.
— Где Яна?
— Куда-то побежала.
— Куда?
— Ну куда ей бежать? К вам, молодой человек, прощаться. Я вам тоже желаю успеха и счастливого возвращения…
Дальше он не слышал, выбежал во двор. Конец. Моторы гудели. Полковник Свобода и сопровождающие его члены делегации садились в машины. Глухо хлопали дверцы. Первая машина тронулась.
Станек впотьмах нацарапал что-то на листке, вырванном из блокнота.
— Леош! Передай это Яне!
Наконец тронулась машина Станека и Рабаса.
Кто-то сказал Яне, что Станек искал ее в женском общежитии. Девушки шептались здесь о том, что и медсестра Павла едет с делегацией в Москву как представительница женщин, первых женщин-солдат со времени гуситских войн. Яна показалась в дверях. Ее спросили:
