— …Я нахожу полезным для себя как для художника, — продолжил Рэнсом, — отыскивать иные области сочетаемости с теми, кого пишу. Люблю хороший разговор. Среди моих моделей никогда не было людей, мало читающих и не умеющих хорошо излагать свои мысли. — Он любезно улыбнулся Эйхо. — Впрочем, я боюсь стать единственным, готовым проговорить весь вечер. — Он перевел взгляд на Питера. — А Эйхо ведь даровитый художник. Меня это тоже привлекает.
Эйхо, не скрывая недоверчивости, заметила:
— Прошу прощения…
Рэнсом загадочно улыбнулся.
Однако смотрел по-прежнему на Питера, сидевшего с видом человека, которого хитроумно провели в игре без правил.
Торжества завершились, галерея опустела, уборщики принялись за работу, когда Джон Рэнсом устроил личный просмотр своих последних работ, пока Сай Мелличамп развлекал Стефана Конина и издергавшегося Питера, который уже битый час маялся, страстно желая оказаться где-нибудь в другом месте. С Эйхо.
— Кто она? — спросила Эйхо Рэнсома о его последней натурщице. — Или эти сведения секретны?
— Я доверюсь вашему благоразумию. Зовут ее Силки. Довольно странно, но предыдущие мои натурщицы по собственной их просьбе оставались безымянными. Так легче держать любопытствующих на расстоянии. За год наших отношений, полагаю, каждая из них впитала в себя часть моей собственной страсти к тому, чтобы… позволить моему творчеству самому говорить за себя.
— Год ваших отношений? Вы с ними больше не видитесь?
— Нет.
— По вашему желанию?
— Мне не хочется, чтобы у вас сложилось представление, будто я вступал в любовные связи, которые плохо заканчивались. Это далеко от истины.
Эйхо, старательно сохраняя бесстрастность, держалась на хорошо выверенном, хотя и едва различимом эмоциональном расстоянии от него.
— Силки. Имя подходит ей как нельзя лучше.[57] Откуда она?
— Из Южной Африки. Тайя нашла ее, представьте, в поезде из Дурбана в Кейптаун.
— И Тайя нашла меня? Она все время вокруг увивалась.
— Она нашла всех, кого я рисовал в последнее время… «Последним временем» я называю минувшие двадцать лет. — Рэнсом улыбнулся с легкой долей горечи от сознания того, как быстро пролетели годы и как медленно он работал. — Я очень зависим от взгляда Тайи и ее интуиции. Полагаюсь на ее преданность. Она сама была художницей, но больше ничего не пишет. Несмотря на мои усилия… вдохновить ее.
— Почему она не говорит?
— Язык ей вырезали агенты одного репрессивного правительства времен «холодной войны». Она отказалась сообщить, где находятся члены ее семьи, диссиденты. Ей тогда было всего тринадцать лет.
— О Боже, какой ужас!
— Боюсь, это не самое худшее, что они сделали с Тайей. Только она всегда была для меня… жаль, точного слова подобрать не могу… скажем, талисманом.
— А где вы с ней встретились?
— Она была уличным художником в Будапеште. Жила в каком-то закоулке со шлюхами и ворами. Я ее впервые увидел во время одного шабаша, которые частенько устраивал в те времена, когда живописцем был еще неважным, да и вообще живописью почти не занимался. Она до сих пор дается мне с трудом, почти все время.
— Именно поэтому вы хотите, чтобы я позировала… целый год?
— С теми, кого пишу, я работаю год. Еще год требуется на осознание того, к чему мы совместно приступили. Потом… несколько месяцев я, кажется, просто пребываю в состоянии агонии, прежде чем наконец-то отправить свои картины Саю. И в конце концов наступает неизбежная ночь.
Он утомленно взмахнул рукой, обводя ею «Зал Рэнсома», потом приободрился.
— Я их отпускаю. Сегодня первый случай, когда еще до того, как мои последние картины ушли из моих рук, судьба осчастливила меня знакомством с той, кого я буду писать в следующий раз, с кем буду вместе работать.
— Я просто ошеломлена, правда-правда. Вы — и чтоб даже подумать обо мне! Тем больше сожалею о том, что вынуждена сказать: это неосуществимо. Я не могу пойти на такое.
Эйхо смотрела мимо Рэнсома на дверь, где в окружении двух джентльменов стоял Питер, изо всех сил стараясь не показать, как издерган и раздражен.
— Он замечательный молодой человек, — с улыбкой произнес Рэнсом.
— Дело не только в Питере, то есть не в том, чтобы так надолго держаться от него вдали. Это само собой тяжко. Но есть еще мама.
— Понимаю. Я и не рассчитывал уговорить вас на первой же нашей встрече. Уже поздно. Догадываюсь, как вы, должно быть, устали.
— Мы с вами еще увидимся? — спросила Эйхо.
— Это как вы решите. Только вы нужны мне, Мэри Кэтрин. Надеюсь, у меня появится случай убедить вас в этом.
Ни Эйхо, ни Питер не умели замыкаться в себе, когда требуется уладить размолвку или разногласие. Дети города, они привыкли к вольнице в отношениях и, когда нужно, не стеснялись отстаивать свое мнение в спорах.
Эйхо, не успев скинуть с ног новые туфли, которые немилосердно жали ей ноги чуть не весь вечер, уже пристально вглядывалась в лицо Питера. Они ехали к Парку. Чересчур быстро, как ей казалось. Попросила ехать помедленнее.
— Или уж тогда мигалку свою включи. А то еле от такси увернулся.
— Ничего, за это меня не оштрафуют.
— Ты с чего так злишься?
— Кто сказал, что я злюсь?
— Такой был чудесный вечер, а ты хочешь мне его испортить. Медленнее, пожалуйста!
— Когда к тебе липнет такой, как этот Рэнсом…
— О, я тебя умоляю! Липнет ко мне? Это такая… такая… даже говорить не хочу.
— Давай-давай, раз начала. Мы уже говорили, что это такое, помнишь?
— Незрелость.
— Спасибочки. Я незрелый, потому что этот… глазом не моргнув, вешает мне лапшу на уши, а я еще должен…
— Питер, я никогда не говорила, что собираюсь соглашаться! У меня и без того забот на работе хватает. И мама еще…
— С какого ж он тогда пел, что надеется скоро с тобой увидеться? А ты в ответ только улыбочку — мол, а как же! Жду не дождусь.
— Нельзя запросто отмахнуться от человека, который повел себя необычно, чтобы…
— Это почему?
— Питер, послушай. Сегодня вечером мне сделали невероятный комплимент. И сделал его художник, которого я считаю… мне что, по-твоему, и польстить нельзя? Дожили!
Питер решил не гнаться наперегонки с красным светом светофора и снова удобно устроился за рулем.
— Это ты дожила. Что, уже о чем-то договорилась с ним?
— Говорю в последний раз: нет! — Щеки у девушки пылали. Немного успокоившись, она произнесла мягче: — Ты же знаешь, такому не бывать, образумься. Бал окончен. Только дай Золушке насладиться его последними мгновениями, ладно?.. Пит, они все гудят, потому что светофор зеленый.
Когда позади осталось еще кварталов шесть, Питер произнес:
— Ладно. Я, наверное…
