— Джо-о-он…
— Мы ужинаем с парой ребятишек. В основном. И я хочу, чтобы им было легко и просто, чтобы не терзались они тем, за какую вилку браться.
По дюжине за один раз гости галереи допускались в зал, где была выставлена коллекция Рэнсома. Дабы избежать ущемленных самолюбий, порядок, в каком гостям позволялось взглянуть на новых «рэнсомов», определялся наугад по жребию. Исключение было сделано для Эйхо, Питера и Стефана Конина, которых заранее приписали ко второй группе. Рэнсом, несмотря на ленивое равнодушие к собственному торжеству, с нетерпением ожидал встречи с той, к кому в этот вечер его влекло больше всего.
На всех новых картинах изображалась одна и та же натурщица — молодая негритянка с волосами почти до пояса, потрясающая в своей притягательности, которая отличает обычных милашек от классической красавицы.
Два холста без рам укрепили прямо на стене. Остальные три, на подрамниках, были невелики, всего по три квадратных фута. Непременной деталью всех работ Рэнсома служили первозданные, зловещие или грозные пейзажи дикой природы, на фоне которых отстраненно существовали его натурщицы.
Войдя в комнату, Питер уже через пару минут стал беспокойно поглядывать на Эйхо, которая словно погрузилась в созерцание.
— Я не врубаюсь.
Приглушенно, но твердо Эйхо произнесла:
— Питер!
— Это что, вроде мессы торжественной, мне и говорить нельзя?
— Просто… потише, пожалуйста.
— Пять картин? — Питер понизил голос. — Это из-за них сыр-бор? Все эти кинозвезды? Видела, тут малый, что играет Джеймса Бонда, ходит.
— Он пишет всего пять полотен. Каждые три года.
— Не спешит, а?
— Старается. — Питер слышал ее дыхание — верный признак восторга. — Как он свет использует!
— Ты уже от нее глаз оторвать не можешь…
— Отойди.
Питер пожал плечами и отошел к Стефану, не менее поглощенному в созерцание творчества Рэнсома.
— Рэнсому платят за квадратный ярд?
— Скорее, за квадратный дюйм. Нужно выставить семизначную сумму, чтобы просто попасть в число игроков, которые разыграют одну картину. А как мне сказали, уже набралось больше четырехсот возможных покупателей, готовых потягаться на кошельках.
— За пять картин? Эйхо, рисуй одни картины. Забудь про свою работу днем.
Эйхо бросила на него уничтожающий взгляд за то, что ее вывели из состояния сосредоточенности. Питер скорчил ей в ответ рожицу и обратился к Стефану:
— Кажется, я эту негритянку видел где-то еще. «Спортс иллюстрейтед»! Номер прошлого года про купальники.
— Сомнительно, — прищурился Стефан. — Никому не известно, что представляют собой те, кто позирует Рэнсому. Ни одна из натурщиц не появлялась на шоу, ни об одной не писали газеты. Как, впрочем, и о самом гении. Он, может быть, среди нас сегодня, но лично я его не узнаю. Никогда не видел его фотографии.
— Хотите сказать, он застенчив?
— Или исключительно прозорлив.
Питер сосредоточился на картине, где неведомая чернокожая девушка изображалась обнаженной. Для воображения не оставалось ничего. Один необузданный чувственный позыв. Он внимательно оглядел маленький зал, словно пробуя свои способности детектива в попытке определить, нет ли рядом самого художника. Вместо него увидел Тайю. Та стояла в дверях и смотрела на него.
— Эйхо?
Девушка обернулась на зов Питера, нахмурив брови, но тут же сама увидела Тайю. Когда женщина в черном убедилась, что завладела вниманием Эйхо, она поманила ее. Эйхо и Питер переглянулись.
— Может быть, еще одна спецдоставка, — буркнул Питер.
— Думаю, нам стоит это выяснить.
В центре крытого портика галереи небольшой лифт в стеклянной шахте поднимался к покоям Сая Мелличампа в пентхаусе. Немало людей, почитающих себя важными персонами, смотрели, как Питер и Эйхо, сопровождаемые Тайей, возносятся вверх. Стефан, сидя перед монитором, выслушал ряд соображений, в которых крайнее удивление смешивалось с нескрываемой завистью.
Например, один из тех, кто принадлежит к сливкам общества, жаловался:
— Я провернул с Саем дел на семнадцать миллионов, но меня он никогда не приглашал к себе в пентхаус. Эти-то кто такие?
— А у Рэнсома есть дети?
— Кто знает?
Ведущий популярного ток-шоу с угодливым плотоядным взглядом и неистребимой тягой к сплетням заявил:
— Эта темненькая, дорогой мой, — любовница Джона Рэнсома. Он издевается над ней ужасно. Так мне говорили.
— Или наоборот, — заметил Стефан, чувствуя тяжесть в желудке, которая не имела ничего общего с количеством съеденного. Назревало что-то явно затрагивающее Эйхо, а еще яснее было понимание, что его это не касается. И все же, когда он смотрел, как Эйхо вышла из лифта и исчезла в святая святых Сая, ему представлялась прекрасная молодая олениха, которую загонщики ловко отбили от стада.
Тайя представила Эйхо и Питера Саю Мелличампу и закрыла двери пышной гостиной, которая служила галереей. Ее стены украшали творения в основном французских импрессионистов. Очень просторная комната с купольным потолком. Стеклянные двери от пола до потолка вели на небольшую террасу, где стоял освещенный свечами стол, накрытый на троих, а возле застыли дворецкие при полном параде.
— Мисс Халлоран, мистер О'Нилл! Я Сайрус Мелличамп. Как чудесно, что сегодня вы здесь. Надеюсь, вам это доставит удовольствие.
Он протянул руку Эйхо, скромно запечатлел на ее щеке поцелуй. «Нечто среднее между деловым и покровительственным», — отметил про себя Питер, отвечая на рукопожатие хозяина роскошных апартаментов. Они встретились взглядами: в глазах Сая словно отражалась застывшая на губах вежливая улыбка, но не было никакого любопытства.
— Для нас это большая честь, мистер Мелличамп, — произнесла Эйхо.
— Можно, я буду звать вас Эйхо?
— Да, разумеется.
— Эйхо, как вы находите новых «рэнсомов»?
— По-моему, они… великолепны. Я всегда любила его творчество.
— Он будет польщен, когда услышит это.
— Почему? — подал голос Питер.
Эйхо и Мелличамп повернулись к нему. Питер же нарочно напустил на себя вид отъявленного копа. Эйхо это не понравилось.
— Для мистера Рэнсома сегодня большой день. Так ведь? Меня удивляет, что его здесь нет.
Сай учтиво возразил:
— Но, Питер, он здесь.
Пит развел руками и вопрошающе улыбнулся, отчего у Эйхо сделалось кислое выражение лица.
