— Спасибо, что уделили мне время, доктор.
Когда Госден ушел, Сидни налегла на спинку скамейки, пару раз тряхнув волосами, словно шаловливый жеребенок.
— А тебе бежать незачем, правда? — заявила она Питеру. — Я слышала, о чем… то есть о ком вы с Госденом говорили.
— Вы знали Валери Ангелас?
Сидни подняла вверх два тесно прижатых пальчика, показывая, насколько близкими были у них отношения.
— То есть когда она тут была. У тебя сигаретки не найдется?
— Не курю.
— А имя есть?
— Питер.
— Коп, а? Ты такой миленький для копа, Пит.
— Спасибо. Возражать не стану.
Сидни тихонько насвистывала и при этом продолжала разглядывать Питера.
— Да-а, когда Вал тут была, мы с ней о многом болтали. Она верила мне. Мы друг дружке свои самые жуткие маленькие тайны рассказали. Ты знаешь, что она была знаменитой моделью до того, как первый раз на колеса подлетела?
— Ага. Про это я знаю.
— Слушай, пижон. А ты отца своего любишь?
— Само собой. Я его здорово люблю.
Сидни опять засвистела, немного печально. Она склоняла головку то вправо, то влево, будто следила, как разлетаются, кружа по черепу, шарики да ролики.
— Ей шестнадцать — а уже на обложках журналов. В восемнадцать крыша совсем поехала. По мне, так не только слава ломает. — Сидни опять склонила голову набок, перекосив рот. — Только ничто другое не приносит таких денег. — Посвистела. — Я свои пятнадцать минут еще не использовала. Но обязательно использую. Меня все время с мысли сбивает… — Крепко сжав губы, она обвела взглядом территорию Ноуль-Рембара.
— Расскажи мне еще про Валери.
— Еще? Ну, тот малый, художник, он ее как бы воскресил. Она с ним целый год провела на каком-то острове. Говорила о любви по уши.
— Ты Джона Рэнсома имеешь в виду?
— Угадал, сладенький пижон.
— И что он сделал с Валери?
— Есть тайны, про какие не болтают! Я скорее крысиный яд слопаю. Ой, я забыла. Побывать там, сделать то. Эй, слушай, тебе нравится «Звуки музыки»? Я оттуда все песни знаю.
И, будто ее пригласили на прослушивание, Сидни встала на скамейку, широко расставив маленькие ручонки, и спела кусочек песни «На каждую горку взойдем». Питер восхищенно заулыбался. У Сидни и впрямь был чудесный голос. Она, упиваясь вниманием, запуталась в словах и перестала петь.
— Спорим, я знаю, где Вал. Она там почти всегда.
— Знаешь?
— Поможешь мне спуститься, Пит?
Он обхватил ее за талию, а она прямо бросилась в его объятия. Несмотря на внушительную куртку и тяжелые сапоги, весу в девушке не было, казалось, никакого. Ее трепетные губы оказались в дюйме от губ Питера.
— У Вал слабость к кладбищам, — прошептала Сидни. — Она там целый день могла пробыть… ну, понимаешь, будто это Диснейленд для мертвецов.
Питер поставил ее на кирпичную дорожку.
— Кладбища. Например?
— Ой, вроде большого такого в Уотертауне. Маунт-Оберн, мне кажется. Ладно, теперь твоя очередь.
— На что, Сидни?
— Все, что там Госден молол про «добровольное», — сплошная фигня. Я тут навсегда. Но с тобой бы я могла уйти. В багажнике твоей машины… Вытащи меня отсюда, и я тебя по-настоящему натешу.
— Сидни, прости.
Она задержала на нем взгляд, покусывая нижнюю губу мелкими, будто лисьими, зубками. Потом уставилась на землю. Принялась жалобно насвистывать.
— Спасибо тебе, Сидни. Ты здорово помогла.
Она так и не подняла глаз, когда он пошагал по тропинке прочь.
— Своему отцу я бы глаза вырвала, — услышал ее Питер, — чтобы он в темноте меня больше не нашел.
Примерно с полчаса объезжал Питер кладбище Маунт-Оберн, медленно направляя взятую напрокат машину мимо сгрудившихся очень старых гробниц, похожих на печальные деревеньки, пока не добрался до стоящего сбоку дороги «универсала» с откинутым задним бортом. Женщина в темной вуали вынимала из кузова охапку цветов. В зимнем слабом свете разглядеть ее хорошенько он не мог, но вуаль служила безрадостным указателем. Остановив машину в десятке шагов, Питер вышел. Женщина посмотрела в его сторону. Он к ней не приближался.
— Валери? Валери Ангелас?
— Что такое? Мне еще столько мест объехать надо, я сегодня припозднилась.
В кузове «универсала» были видны оставшиеся цветы и венки. Но даже с того места, где стоял Питер, было видно, что цветы несвежие, а некоторые и вовсе завяли.
— Меня зовут Питер О'Нилл. Не против, если я поговорю с вами, Валери?
— Не могли бы вы избавить меня от этого, я очень занята.
— Могу помочь вам, пока разговаривать будем.
Женщина уже шла сквозь рой больших снежинок к усыпальнице из ржаво-красного мрамора, с греческим портиком. Она остановилась, поправила латунное ведерко с поникшими стебельками цветов, которое держала обеими руками, и оглянулась.
— О! Очень мило с вашей стороны. Вы чем вообще занимаетесь?
— Я следователь из Нью-Йорка. — Питер миновал «универсал». Валери поджидала его. — А вы, Валери, цветами промышляете?
— Нет. — Она опять повернулась к усыпальнице на пригорке. Питер нагнал ее, когда она выкладывала поминальные цветы у входа в гробницу.
— Это вашей семьи…
— Нет. — Она опустилась на колени и, отставив латунное ведерко под запертые двери, принялась раскладывать цветы. Потом встала, критически осмотрела свою работу, бросила взгляд на табличку с надписью над дверями. Буквы с цифрами стерлись, почти не разобрать. — Я не знаю, кто они. Это очень старая усыпальница, как видите. Мне кажется, не так много у них потомков осталось, кто помнит или кого это заботит. — Валери сильно выдохнула, и траурная вуаль на ней затрепетала. Вуаль сносно скрывала от посторонних глаз, что лицо женщины изуродовано. Будь она еще темнее, наверное, Валери вообще не смогла бы увидеть, куда идет. — Только мы ведь все хотим, чтобы нас помнили, верно?
— Потому вы этим и занимаетесь?
— Да. — Она повернулась и пошла мимо него с пригорка, хрустя сапогами по свежему снегу. — Вы следователь? Я подумала, очередной страховой инспектор. — Холодный ветер играл с ее вуалью. — Что ж, пошли. Нам туда. — Она указала на другую гробницу напротив места, где оставила «универсал».
Питер помог ей вытянуть из кузова белую решетку, похожую на вентилятор и уставленную оранжерейными цветами. Было слишком студено, чтобы работать без перчаток, но время от времени он видел ее запястья. Многочисленные шрамы на них напоминали не об одной попытке самоубийства.
Они отнесли решетку к следующей усыпальнице, такой большой, что в ней хватило бы места для
