дочке жениха вернула!.. Тот ушел, а она вернула! К ней даже из города на прием приезжают! Заранее по телефону записываются!
Леонид Георгиевич с возмущенным видом отвернулся к открытому окну.
– Ну, начала-а-а! – недовольно протянул он.
– Наталья Сергеевна, – обратился к хозяйке майор, чтобы погасить начинающуюся размолвку, – а что сейчас Контрибутов поделывает?
Контрибутова супруги знали очень хорошо. До закрытия института он работал инженером по оборудованию в отделе, которым руководил доктор Горынин.
– Вика? – переспросила хозяйка стола. – А он теперь на резервном пожарном поезде работает. Начальником. Там, в основном, и живет! Дома и не бывает… Да, и что там бывать? Родители у него давно уже умерли… А сам он бобыль, вот как ты, Фима…
– Начальником пожарного поезда работает? – переспросил Ефим. – Так этот поезд чуть ли не с войны на приколе стоит? Никуда не ездит. Там и пожарников-то никаких никогда не было… Чего там начальнику делать?
– Ну, это только так должность называется. На самом деле, это что-то вроде вахтера или сторожа. Вся пожарная команда из него одного и состоит. – пояснила Наталья Сергеевна.
– Ясно теперь… – кивнул Ефим. – Слушайте, а вы ничего не слышали, будто он Сабаталину угрожал из- за чего-то?
Леонид Георгиевич прямо-таки взвился на своем стуле.
– Так и я ему угрожал! – взмахнул он рукой, словно в ней была кавалерийская сабля. – Развел тут, понимаешь, химию! Только народ спаивает своей «Миленой»! Выдает ее за средство для мытья в ванне, а на самом деле чистый спирт продает. Он акциз не платит, она не водкой, а средством гигиены считается, вот эта «Милена», – будь она неладна! – дешевой и получается! Народ и берет!
– Ну, на вас-то Сабаталин заявление в милицию почему-то не написал… – заметил Ефим.
– Попробовал бы он на доктора Горынина написать! Попробовал бы только! – вздернул еж свой маленький колючий подбородок.
– Да, попробовал бы только! – величественно взглянула на майора Снежная Королева.
Майор решил переменить тему разговора.
– Слушайте, Леонид Георгиевич, я когда к вашему дому подходил, от него такой большой холодильник на колесах отъезжал… Это не к вам делегация наведывалась? – спросил он.
– Да. Ко мне. – кивнул головой доктор и сморщил свой ежиный нос.
Ефим ждал продолжения.
Горынин помолчал, исподлобья посмотрел на Мимикьянова, накрепко сомкнул узкие губы, но, в конце концов, все-таки продолжил:
– Тоже институтскими делами интересовались… Дались вам всем эти дела!.. Прикрыли их, и слава богу! И хорошо! А то без них мало на земле всякой пакости навыдумывано…
– Интересы обороны… – начал Ефим.
Доктор замахал на него рукой.
– Да, знаю я все про оборону… Не надо мне про оборону рассказывать… Я ее сам делал, эту оборону!..
Горынин вдруг оборвал себя.
– Потому и боюсь ее… – тихо добавил он.
Доктор помолчал и взялся за горлышко графина.
– Леня! – строго произнесла секретарша.
– А, чего я боюсь? – не обращая внимания на недовольство супруги, до краев наполнил он рюмку. – Мне-то уже не так много и осталось… Это вам вот с Наташкой бояться надо! – кивнул он в сторону величественной Натальи Сергеевны. – Вы-то еще молодые! Вам-то еще жить!
9. Тени далекого прошлого
Покидая гостеприимный дом доктора наук, майор обещал зайти вечером.
Выйдя из темного подъезда, он зажмурил глаза на ярком солнце.
Когда он их открыл, перед ним стояла поселковая сумасшедшая Инна Лилипуц.
Инна была внучкой основателя и первого директора Института волновых явлений член-корреспондента Академии наук Ильи Лилипуца.
Илья Фадеевич погиб в начале пятидесятых годов прошлого века при невыясненных обстоятельствах.
Приступая к работе в качестве куратора Института по линии контрразведки, Ефим ознакомился и с архивным делом о смерти член-корреспондента Лилипуца.
Директора нашли без признаков жизни в собственном кабинете около полуночи.
После вскрытия врачи установили причину смерти. Ей оказалась остановка сердца, произошедшая в условиях острой сердечной недостаточности. Однако, тогдашними следователями Министерства государственной безопасности были добросовестно отмечены не нашедшие объяснения моменты. В правой руке у директора был зажат пистолет «ТТ», положенный ему, как директору закрытого института. От кого собирался защищаться член-корреспондент, находясь внутри строго охраняемого здания?
Как выяснило следствие, за час до случившегося, директор отпустил домой дежурную секретаршу. Примерно в это же время из его кабинета вышли трое научных сотрудников. Они и считались последними, кто видел Лилипуца живым. Заходил ли кто-либо в директорский кабинет после них, осталось неизвестным.
В большой стальной пепельнице на столе у директора находилась целая гора пепла от сгоревшей бумаги. В пепельнице обнаружился один маленький, не уничтоженный огнем кусочек. После специальной химобработки удалось прочесть два полных и часть третьего слова, написанные бисерным почерком Ильи Фадеевича. Эти слова были: «..мула сочетания частот». Неполносью сохранившееся слово, очевидно, означало – «формула».
Что жег член-корреспондент перед смертью?
Был вскрыт персональный сейф директора. Он оказался почти пуст. В нем находилась единственная папка-скоросшиватель с надписью «Частотная формула управления сознанием». Никаких бумаг в картонной обложке не было. Не ее ли содержимое и уничтожил директор перед смертью в пепельнице?
По утверждению супруги ученого Анны Лилипуц, исчез и дневник директора, который он хранил у себя в сейфе. Обнаружить его оперативным работникам, несмотря на активные поиски, так и не удалось.
Отработка версии связи с зарубежными разведками, на чем настаивала Москва, ничего не дала. Никаких хоть сколько-нибудь подозрительных связей Ильи Фадеевича с иностранными спецслужбами установлено не было. Работая над проблемами, заказчиками по которым выступали закрытые организации, Лилипуц постоянно находился под плотным наблюдением, однако, никакими хоть сколько-нибудь серьезными компрматериалами на него органы не располагали.
Сотрудники Института, в том числе и те, что видели его последними, ситуацию прояснить не смогли. Ничего необычного, никаких особых странностей в поведении директора накануне смерти никто не заметил. Но все сотрудники в один голос утверждали, что директор вообще был человек, мягко говоря, не обычный. И странным можно было назвать все его поведение в любой момент его жизни.
Скажем, он передвигался по институту не степенным шагом, как ему бы полагалось по возрасту и должности, а почти бегом. Иногда неделями не замечал ближайших сотрудников, но часами беседовал с кочегаром институтской котельной. Илья Фадеевич мог на полуслове прервать совещание и, ничего не говоря присутствующим, выйти во двор, и сидеть под окном своего кабинета на садовой скамейке, рассматривая прыгающих по песку воробьев.
Подобные вещи давали прекрасный материал для многочисленных завистников и соперников. И такое поведение вполне могло бы привести к падению член-корреспондента, если бы не его авторитет в области исследований функционирования человеческого сознания.
Научная общественность шепотом, со сладким замиранием сердца, передавала друг другу миф о том, как министр государственной безопасности Игнатьев приходил к Самому за разрешением на арест Лилипуца. В подтверждение обоснованности суровой меры он принес с собой кипу поступивших на Илью Фадеевича доносов. Хозяин долго молчал, щурился в окно, наконец, спросил:
