– Бли-и-ин! Комбат! Приснится же такая хуйня!
И, перевернувшись, заснул снова.
Эту байку я слышал от старослужащих, а потом после службы – несчетное число раз. Фигурировали разные воинские части, военные училища, и даже гражданские вузы. Будем считать это классикой жанра.
Что в имени тебе моем?
Я тогда был со своим МАЗом в командировке в Новом Софпороге. Поскольку я шофер, то меня прикомандировали к «шоферской» второй роте. Старшиной роты был прапорщик Примайчук, хохол, естественно. Меня он сильно недолюбливал, но надо отдать ему должное, и не гнобил, терпел стоически. Его можно было понять. В Софпороге было некое подобие воинского порядка и дисциплины, даже строем всюду ходили. Как в армии, короче, а не в стройбате. И тут к нему в роту попало ТАКОЕ: вместо нормальной военной формы – черный комбинезон северного спецпошива, подшлемник вместо нормальной солдатской шапки, валенки вместо сапог, полное отсутствие ремня, погон, петлиц и других знаков принадлежности к Вооруженным Силам. Так примерно все у нас в лесу ходили, больше походя при этом на расконвоированных зеков, чем на солдат. Погоны, кокарды, петлицы, подворотнички носили только отъявленные пижоны, или те, кто не работал в лесу, а торчал в гарнизоне. Местные блатари-придурки. Таких мы, лесные грабари, презирали, а они, соответственно, презирали нас.
И вот в таком виде я, попав, в Софпорог, встал в строй с солдатами на обед. На меня смотрели, как на лунатика. Примайчук от моего вида просто обалдел. И приказал мне:
– Рядовой Скутин, выйти из строя!
Я не спеша, выдерживая паузу, вразвалочку вышел из строя и встал возле старшины. Смерив меня презрительным взглядом, Примайчук процедил:
– Скутин, каждая фамилия что-то говорит о самом человеке.
Ох, и зря он это сказал! В нашем гарнизоне на Верхней Хуаппе все солдаты и командиры знали, что в ответ могу сморозить такое, что мало не покажется, за словом в карман не полезу и в долгу никогда не останусь. Я тут же отрезал ему:
– И о чем говорит ваша фамилия товарищ Примайчук?
Рота рухнула от смеха. В строю больше половины были с Украины, да и многим остальным тоже было понятно. Старшина смолчал, потом приказал роте идти в столовую, а я пошел сзади без строя, как вольный гражданский человек.
Старшина оказался благородным человеком. Хоть после этого случая он невзлюбил меня еще больше, но зря ко мне никогда не докапывался. Сердечный поклон ему за это. Строг был, но справедлив.
Гауптлаг Софпорог
Началось все с того, что в нашу дурколонну (дорожно-строительную колонну) прислали нового начальника. Уже третьего за неполный год, и не последнего! Новым нашим 'бугром' стал штатский Махмуд Гаджиев (фамилия изменена) – вольнолюбивый сын рутульского народа, окончивший Бакинский институт инженеров народного хозяйства и присланный к нам по распределению на два года. Работа в дурколонне у Махмуда, как и у прежних начальников, не сложилась. Прежде всего не сложились отношения с солдатами.
Я не хочу в чем-то обвинять Махмуда, Мишу, как мы его называли. Просто он сын своего народа, со своими восточными традициями и понятиями о производственных отношениях. А традиции эти таковы, что начальник – это царь и бог. Он имеет неограниченную власть над подчиненным, короче – тиран и деспот. Появившись у нас в дурколонне, он обратился к первому же попавшемуся солдату так:
– Эй ты, педераст!
Солдат, к которому он так неосторожно, с риском для жизни, обратился, был Юра с Грозного. Юра удивился несказанно. Так удивился, что даже не дал сразу Мише в морду. А мог бы, у Юры это не задержится. Сказал лишь:
– У нас нет педерастов, ты – первым будешь.
И, сплюнув, пошел дальше. Миша чего-то орал ему вслед, но Юра даже не оглянулся. (Позже Миша все-таки схлопочет от Юры в морду).
В нашей автоколонне диспетчером была женщина – вдова погибшего офицера, формально подчинялась Мише. Тот в первый же вечер сказал ей:
– Сегодня вечером придешь ко мне домой. А не придешь – пожалеешь. На получку вместо денег будешь х… сосать.
Женщина сообщила об этом нашим офицерам. Офицеры – люди особые. У них свои кастовые понятия о чести и корпоративности. Ведь эта диспетчерша была вдовой погибшего офицера, к тому же их товарища. Поэтому они собрались вечером в Мишином доме на офицерский суд чести. И простыми, понятными, а главное – очень убедительными методами объяснили Мише, что он не прав. Смыв кровь с лица и заклеив его пластырем, Миша понял, что и в самом деле не прав. Понял, правда, очень своеобразно. Как он нам позже объяснял, 'это их женщина'. Вроде как коллективно ей пользуются. А он позарился на чужое. Это ему было понятно.
По лесу Миша любил ходить с охотничьим ружьем. Ни разу не видели, чтобы он что-то подстрелил, но видимо вооруженным он казался себе мужественным и грозным.
Как-то еду я по лежневке (бревенчатой дороге) на своем самосвале, и вижу на обочине голосующего Мишу с ружьем. Притормозил.
– Что случилось?
– Налей мне солярки, костер разжечь.
– Сейчас.
Я достал из поднятой кабины ведро и шланг, протянул Мише:
– Набирай.
– Сам набирай!
Ясно. Для того, чтобы набрать солярки, надо сначала ртом засасывать ее через шланг. Процедура неприятная, как не старайся, а солярки хлебнешь. Мише этого не хотелось. Я сказал ему:
– Так, если тебе надо солярки, то набирай, а если нет – я поехал, у меня много работы. Миша недовольно скосился, и стал все делать сам. Конечно, наглотался солярки, да еще и облился. Он снял с моей головы пилотку и стал вытирать ей руки.
Я обалдел! Но не надолго. Кинулся на Мишу и стал метелить его от души. Вмешались ребята- старослужащие, что ехали со мной в МАЗе, разняли нас. И хорошо, что разняли. Миша был парень поздоровей меня, еще неизвестно чем бы все закончилось. А потом он нажаловался командирам и я получил пять суток губы за то что 'избил дорожного мастера'. Это еще спорный вопрос, кто кого избил, но дело не в этом. Не по-мужски это как-то, жаловаться. На губу у нас попасть непросто, до нее сорок километров, да еще через пограничный КПП ехать, документы надо выписывать. Ну да Миша постарался для меня.
И вот сижу я на губе, в одиночке. Общая камера была переполнена, поэтому новеньких распихивали в одиночки. Это вообще-то, нарушение, но когда и что в армии делалось правильно?
Нам уже выдали ужин. Нары подняты к стене и закрыты на замок до отбоя. Но отбой будет в одиннадцать, а пока я просто сидел на узеньком пеньке. Самым строптивым устроили вечернюю прогулку – гоняли бегом по внутреннему двору. Потом и их разогнали по камерам. И наконец я услышал в караулке какие-то нехорошие разговоры. За двое суток в камере слух обостряется до чрезвычайности. Слышны разговоры по всему помещению. Я прислушался – так и есть, сейчас арестованных 'воспитывать' будут. Процедура эта выглядит так. Весь караул, пьяный, естественно, заваливает в камеру. Начальник караула читает по журналу звание и фамилию арестованного. Тот должен ответить:
