– Ему нужно «Скорую», – и опять ушел.
Пока охранник, с любопытством разглядывая Палача, набирал на трубке номер, последний с не меньшим интересом разглядывал кобуру первого.
– Надеюсь, вы простите меня за все, что случится в будущем?
Охранник послушно кивнул:
– Конечно, конечно. Сейчас я все улажу. «Скорая»?.. Гастроном на Васильевском спуске. Тут человек, у него с головой что-то…
– Пообещайте, что не будете держать на меня обиды.
– Я обещаю, обещаю… Что? Откуда я знаю, какая у него температура? Я охранник, а не терапевт. Судороги?.. – охранник посмотрел на Палача. – У тебя судороги есть?
– Нет, не бывает у меня судорог. Но вы так неуверенно произнесли «обещаю», что я, право, сомневаюсь. Так вы простите меня?
Оторвавшись от трубки, охранник прошептал:
– Тут спрашивают, не состоишь ли ты на учете у психиатра.
– Нет.
– Говорит, что нет, – сообщил куда следует охранник.
Палач посмотрел вокруг, удовлетворился увиденным и впечатал охраннику кулаком в челюсть. Трубка стукнула о пол, а седовласый изумленно посмотрел на Палача.
– Падай, – прошептал Палач.
– Ты что делаешь, подонок? – озверело произнес охранник.
Не раздумывая, Палач шагнул назад, а потом с размаха пробил охраннику в пах. Валя стул в маленькой комнате, тот выдернул из кармана свисток и вставил себе в рот. Но губы, искривленные судорогой, никак не хотели принимать его для свиста. Напарник охранника находился всего в тридцати шагах, в глубине магазина, но свистнуть было невозможно, а раций из экономии в интересах службы предусмотрено не было.
Борьба за газовый пистолет длилась недолго. Палач победил и, чтобы отвязаться от назойливого охранника, пытавшегося овладеть его ногами, наступил ему на руку. Вместо крика раздался свистящий звук.
– Вы поймите меня правильно, – миролюбиво сказал Палач, – я вас дважды спросил, и вы дважды ответили, что камня за пазухой для меня держать не станете.
С торчащими из головы белыми щепками, торчащими в беспорядке волосами, в пыльном помятом пиджаке и вразнобой моргая, Палач вышел из комнаты, пересек торговый зал и в третий раз вошел в комнату, где мясник рубил тушу.
– Я, конечно, плохо помню сейчас место своего рождения и вряд ли найду машину, из которой вышел…
Мясник изумленно выпрямился и снова стер с лица пот.
– Немыслимо… – выдохнул он.
– …но вот чего не забываю никогда, так это людей, которых мне нужно убрать, и обиды.
Произнеся это, Палач шагнул к мяснику, поднес к его ноздрям пистолет и нажал на спуск. Прогремевший выстрел отбросил гиганта к стене, прибил к ней, и только после этого раздался истошный вопль.
Отбросив пистолет, Палач поднял с пола тесак, укрыл его полой пиджака и вернулся в торговый зал. Он уже прихватывал пальцами в кассовой зоне пачку «Мальборо», чтобы рассчитаться на кассе, как вдруг увидел двоих из тех четверых, жизнерадостные души которых не давали ему покоя.
И те тоже узнали его.
Выхватив из-под пиджака блестящий от крови тесак, Палач под визги и крики растолкал посетителей и бросился вслед за выбегавшими из магазина покупателями…
Глава 15
Слава
Едва нас встречает солнечный свет, я прихожу в себя.
– Гриша, Антоныч и Гера остались там!
– Я знаю! – бросает он на ходу. Очень забавно смотреть, как он бежит, подпрыгивая и подтаскивая ногу. Если не знать причины такой неуклюжести, можно подумать, что у него сломано колено. – Валим отсюда, на воле мы им нужнее!
Какая рассудительность! Я как-то не подумал об этом.
– У нас машина за углом, мальчишки!
До «угла» нам пришлось бежать почти квартал. Хотелось бы посмотреть на нас со стороны. Интересно, как выглядят два мужика и две женщины, с тревожными лицами держащиеся за руки и пересекающие дворы. Так убегают от цунами, медведя или от заложенной под рельсами мины.
«Машиной» оказался «Фольксваген»-«жук». Когда мы с Гришей забрались наконец на заднее сиденье, моя задница расплющилась о стекло, а рукой правой, которую некуда было деть, я обнял водителя. Ей теперь можно даже не пристегиваться. Если бы не Гришино колено, которое вот-вот должно было сломать мне пяток ребер, я бы согласен был ехать в этой позе куда угодно. Мне нечасто удается совершенно незнакомой женщине уложить руку между грудей и прижать ладонь к обнаженному животу.
– Вот уроды, а? – возмутилась сидящая рядом с водителем блондинка. И тут вспоминает о главном: – Ребята, спасибо вам!
– Да ничего особенного… – говорю я из-за сиденья ее подруги.
– А вы откуда там взялись?
Я вспоминаю минуту бегства и восхищаюсь женской сообразительностью. Сообразительность замужней женщины – это вообще что-то космическое. Надо же в такую минуту сообразить, что оставаться в ресторане больше нельзя! Причем все вроде складывается благоприятно: сумасшедшие стрелки обезврежены, приехала милиция-мама… Но вот это как раз для этих двоих самое ужасное – что милиция приехала. Это все равно что ночью мужа Виктора нечаянно назвать Альбертом. Где милиция, там протоколы. Где протоколы, там объяснения. Где объяснения, там правда. А попробуй потом объясни суженому, что зашла с подругой в ресторан кофе отведать. И объясни ему, приехавшему, почему без обручального кольца. И с каких таких павликов там стрельба образовалась. Ведь любой муж уверен, что только из-за жены. А кому скажи, что баба стреляла… Значит, было за что. Бабы в баб только в одном случае стреляют. Одни волосья рвут, другие – палят. Это же все необъяснимо практически, поскольку теоретически мужья, заподозрив неладное, будут абсолютно правы: что-то здесь не так. В том смысле, что именно так и есть, как они предполагают.
– Из Питера, – говорю я из преисподней.
– Ой, а я все собираюсь в Кунсткамере побывать, – сообщает блондинка.
Какая тяга к прекрасному.
– А я хочу в «Ленком», – говорит брюнетка, и я затаиваю дыхание. – Вы ходите в «Ленком»? – пытается она завязать непринужденный разговор.
– Где, – уточняю я, – в Питере?
– Ну, «Ленком», театр, – объясняет она.
– Бываю, – отвечаю я, и это правда.
Если «Ленком», значит – Ленинград. То есть Питер. Логика на уровне пятиклассницы. Этот диалог почему-то заставил меня вспомнить Киру. Образованная женщина, она, как и всякая баба, не умеет концентрировать свою мысль как источник информации. Грише она шлет эсэмэс, которые он читает с пониманием, но меня эти записки приводят в ступор. То ли месяц, то ли два назад она сбросила Грише настоящий шедевр:
«Я заехала на кладбище. У тети Лиды сегодня годовщина. Скоро приеду. Привезу много вкусного. Целую, Кира».
