спокойным, как в зарубежном кино. Без истерик и успокоительных уколов. Речи, соболезнования. Очень торжественно, в меру трагично. И декорации соответствующие: престижные столичные окрестности Новодевичьего монастыря. И действующие лица: никаких статистов, сплошь важные персоны. Одним словом, похороны по всем правилам. Эти правила Людмила Болотова ценила. Вот только назойливое внимание телекамер ее нервировало. Она боялась, что не сможет справиться с собой и достоверно изображать скорбь. Ей хотелось зло, по-бабьи, плюнуть в эту престижную могилу со специальным устройством по опусканию неприлично дорогого гроба.
Хорошо, что ее место почти на галерке. В первых рядах ее сын и невестка. За Илью Людмила Ивановна не беспокоилась, он, как всегда, вел себя безупречно. Непроницаемое лицо, когда нужно, заботливо поддерживает жену под локоток. А вот Леночка ее неприятно удивила…
– Мои соболезнования, Елена Анатольевна. – Руку Лены пожал вице-спикер Государственной думы.
А потом рядом с ней оказалась модная девушка Вероника, которая болтала без перерыва.
– Черт, с папаней твоим нехорошо получилось, мировой был мужик, – сочувственно бормотала она.
Хотя все, что Вероника знала об Анатолии Федоровиче, так это то, что он регулярно дает Лене деньги, а не советы. Не то, что ее собственный политизированный отец, который взамен на кредитные карточки требовал от дочери патриотизма и вступления в какую-то партию.
– Черт возьми, а тебе здорово идет черный цвет, как и всем блондинкам. Зря я осенью перекрасилась. Перемен захотелось. Хожу теперь рыжая, как лиса. Кстати, ты заметила, с кем твоего отца рядом положили? Платон Лисин – известный писатель, декадент. Все сверхидею искал, видимо, не нашел, запил и того… самоубился. Престижное, надо сказать, соседство. К этому Лисину все время экзальтированные читательницы ходят, цветы носят. Черные розы, как он любил…
Лена внимательно посмотрела на соседнюю могилу. Претенциозный памятник с фотографией сорокалетнего декадента с циничной улыбочкой неприятно ее поразил. Она вообще не любила разговоров о самоубийствах. Просто мороз по коже, несмотря на норковое манто. Она помнила, как мать кричала в запале отцу, что жизнь ей обрыдла, что лучше в петлю. Он зарабатывал деньги и почти не обращал на нее внимания, а она заводила интрижки с какими-то юнцами, пила и гоняла на своем спортивном автомобиле. Иногда Лене казалось, что мать умышленно перепутала газ и тормоз. А потом история с братом Борисом, который явно имел психические проблемы, романтизировал убийства и, в конце концов, повесился.
Лена где-то читала, что склонность к сведению счетов с жизнью заложена в генах. Встречаются целые династии самоубийц. Эта мысль вызывала у нее необъяснимый животный страх. Нет, сама Лена вовсе не походила на бледную деву, бросающуюся с утеса от неразделенной любви. Она хотела жить вечно, благо деньги на пластическую операцию у нее найдутся. Но самоубийцы всегда ее пугали. Она не могла читать о них в газетах, смотреть в новостях. Всегда чувствовала глубокое отвращение и странную притягательность. Нет, она не будет думать о Платоне Лисине, о том, что, по иронии судьбы, именно он стал, как выразилась Вероника, соседом ее отца. Да уж, вечные соседи, без надежды на отселение…
От реплики Вероники остался настолько неприятный осадок, что Лена на какой-то миг растерялась, забыла отрепетированную роль. И когда к ней подошел корреспондент какого-то телеканала, она согласилась на интервью. Илья в это время о чем-то разговаривал с отцом, остановить жену не успел. Вышло некрасиво. Конечно, Лена не сказала ничего лишнего, упомянула про большую утрату и надежду на выяснение истины. Но сам факт этого интервью многим не понравился.
Людмила Ивановна сочла странным это желание в такой момент покрасоваться перед камерами, и вице-спикер Госдумы с ней согласилась. В общем, на поминальном обеде в дорогом московском ресторане в курилке было о чем посудачить. Мужчины обсуждали мотивы убийства, а дамы – поведение «безутешной» дочери.
Людмила Болотова курилку не посещала, у нее были дела поважнее. После утреннего совещания с экономкой она решила, что Маше пора взяться наконец за ум. Она позаботилась, чтобы в ресторане ее дочь посадили рядом с сыном заместителя министра иностранных дел – Романом Иваницким. Перспективному жениху было двадцать три года, он заканчивал МГИМО, носил строгие костюмы и целовал дамам ручки, чем окончательно пленил Людмилу Ивановну.
– Восточные люди на похоронах не плачут, – заявил Роман, передавая соседке блюдо с кутьей. – Кто знает, возможно, смерть есть начало новой жизни.
– В том-то и дело, что никто не знает, – грустно усмехнулась Маша.
Она не собиралась рыдать по Фроловскому, но помнила другую скорбь и боль.
– Восточная поэзия и литература нынче очень популярны, – продолжал светскую беседу Роман. – Вы читали Мураками?
– Это слишком западный Восток, – заметила Маша.
Ему явно приглянулась эта хорошенькая блондинка. Стройная, как стебелек, в джинсах и черной рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами, что открывало балетную шею. Конечно, одежда не совсем по протоколу, зато явно дорогая, стильная и очень ей идет. Да, пожалуй, девчонка в его вкусе: полных и простушек он терпеть не мог. Маша тоже вскоре стала улыбаться благосклонно.
Правда, впечатление от перспективного знакомства оказалось немного смазанным неприятной находкой. Отлучившись в дамскую комнату, Маша нашла странную записку в своей сумочке: «Я знаю о том, что произошло в особняке. Со мной не нужно ссориться. Готовься платить по счетам».
Женя на весь день словно зависла в тех пяти утренних минутах, которые Илья провел рядом с ней. Ей даже глаза не надо было закрывать, чтобы представить, как он подходит к ней, что-то говорит, стоит рядом. И смотрит… Что это был за взгляд? С интересом, с тревогой? Ну уж точно в его глазах не было равнодушия. Или ей просто очень хотелось, чтобы не было.
Если днем ее грезы наяву никто не заметил, то вечером это стало опасно. Женя ведь с упорством практиковалась в вождении. Ей и так сигналили за не вовремя включенный поворотник и задержки на светофорах. Но как еще научиться ездить, если не за рулем? Хотя скользкая дорога, метель, бросавшаяся на лобовое стекло, темнота и тоска мешали быть примерной ученицей.
Женя уже почти приехала, сворачивала в свой двор, как вдруг что-то мелькнуло прямо перед капотом ее машины. Женя вдавила педаль тормоза. Но почувствовала удар.
Она сбила человека…
Глава 10
Костя Корастылев настоял, чтобы Наташа поехала с ним на похороны Анатолия Федоровича. Похоже, он решил окончательно утвердить ее в должности своей девушки. Ее такая решимость смущала, она чувствовала себя чужой на этом празднике смерти. Особенно когда заметила в толпе провожающих Фроловского в последний путь того самого продюсера.
Сколько времени прошло. Он постарел, потолстел, поседел. А вот она похорошела. Как все повернулось! Раньше никому не известная певица вынуждена была заискивать и унижаться, чтобы мэтр обратил на нее внимание, а теперь она такая же гостья, даже более значительная, чем он. Какое-то время на холодном кладбище Наталью грела эта мысль. Похоже, как женщине рядом с мужчиной ей удалось добиться большего, чем как певице.
Может быть, ну ее, эту сцену, этот микрофон? Не всем же быть в хит-парадах. Можно весьма комфортно существовать с Костей. Он даст ей деньги и возможности. Не профессиональные, а женские: шопинг, путешествия, дети.
Или мы бедные, но гордые? Между прочим, уже началась горячая пора с холодным названием «Время Снегурочек». Одним праздновать Новый год, а другим скакать вокруг елки с микрофоном, в лучшем случае развлекая малышей, в худшем – их нетрезвых папаш. Пока ты начинающая певица, это неплохой способ подзаработать. Но столько лет подряд – это неплохой способ испытать унижение…
Наташа уже почти решила, что Костя – меньшее из зол. Но на поминках в ресторане он уселся рядом с каким-то мордоворотом, напился, и Наташе пришлось прослушать их общие воспоминания о покойничке…
– А помнишь, Костян, как мы Фролу на день рождения телку подарили? Натуральную телку. Бабу голую. Она ему показала стриптиз наоборот. Все раздеваются, а она одевалась.
– А помнишь, Колян, как Фрол устроил гонки на снегоходах? И Миха шею себе сломал и помер. Но было круто!
– Точно! Круто он помер!
