Навек оказались виновны.
И лишь тяжело вспоминать
Мне было родителей лица,
И легче казалось пропасть,
Чем к ним на глаза появиться.
Но знал я, что не пропаду! –
А хоть пропаду – ну, так что же? –
Ведь что одному на беду,
Другому на радость похоже!
И водкою, купленной с рук,
Пивную разбавивши сырость,
В себя избавленье от мук
Я влил, как последнюю милость.
Шумела шалманная голь,
Язык матерщиной корежа.
Тяжелой волной алкоголь
Ложился на старые дрожжи.
И удаль вскипала в крови,
И кровь распирала мне жилы.
И было не жалко любви,
И было не страшно могилы.
Все страхи исчезли в душе!
Хмельною струей обожженный,
Я был, как покойник – уже
Истлевший и вновь воскрешенный.
Я был, как покойник, когда,
Измучившись от ожиданья,
Последнего слышит суда
Он меру себе наказанья.
И пойманным сердцем своим
Его постигая значенье,
Он чувствует ужас, но с ним
Как будто бы и облегченье.
Уже от себя отделен
И сам над собою не властен,
Он знает, что больше закон
Ему ни один не опасен.
На краткой дороге во тьму,
Куда он сейчас погрузится,
Он знает, что больше ему
Уже не дадут оступиться.
Что больше не будет потерь,
А только одни обретенья.
И все, что случится теперь,
Зачтется ему в искупленье.
Так грезил я, стоя в пивной,
В покой погружаясь без воли,
И мир оседал предо мной,
Как пена под действием соли.
И пьяную влагу его
Тянул я, себя согревая.
И было не жаль ничего
Терять, ничего не теряя.
1990
***
Цветут необъятные липы,
В воде зеленеет луна,
И мокрые звезды, как рыбы,
Белеют у самого дна.
Метнешься на юг и на запад,
На север рванешь и восток,
А все этот царственный запах
Нет-нет, да всплывает меж строк.
Пусть многое пало в осадок,
Осело на самое дно,
Пусть эту дорогу к горсаду
Вырубили давно.
Но бросишь и запад, и север,
Востоку и югу не рад,
И снова на площади серой
Стоишь, попирая асфальт.
Твердя над асфальтом унылым,
Где прежде цвели дерева:
«Все есть, что когда-нибудь было!» –
Не вдумываясь в слова.
Как некое общее место,
Легко их внушая уму…
А сердцу и так все известно,
