Во мне лишь тени тень.
Как нищему сума,
Безрадостен мне день.
Как узнику тюрьма,
Безрадостна мне ночь.
Душа себя сама
Не может превозмочь.
Я в сытости не сыт
И в пьянстве я не пьян.
И только едкий стыд
Мне полной мерой дан.
1992
***
Декабрь, а как апрель!
Зима, а как весна!
И мыслей канитель
Совсем лишает сна.
О чем же? Да о том,
О том, о том опять,
О том же об одном –
И невозможно спать.
И горяча постель,
И ты, о сне забыв,
Все слышишь, как капель
Грохочет об отлив;
Как вздрагивает жесть,
Как стекла дребезжат;
Как в жадной жажде жить
Ночной стенает сад;
И тянется к окну –
Душе твоей навстречь,
Твердя взахлеб одну,
Одну и ту же речь.
О чем же? Да опять
О том же об одном,
Поскольку вовсе знать
Не хочет об ином,
Как прежде, как тогда,
Тогда, тогда, тогда,
В те давние года,
В те давние года,
Которых – Боже! ах!
Избавь меня от мук! –
Ни удержать в руках,
Ни выпустить из рук!
1991–1992
Крым
Синее небо, лиловое море,
Серая галька с потеками соли,
Лозы, сплетенные в грубом узоре,
Снова припомнились мне поневоле.
Все же для русского сердца, признаюсь,
Странно родны эти дальние дали,
Чайки стремительной тень вырезная,
Грохот лебедки на близком причале.
Нет, не о неге я теплого рая,
Не о цветущих магнолиях парка,
Не о закате, что, нежно сгорая,
Встал над водою, как пестрая арка.
Нет, не о ночи, пробитой, как сито,
Золотом звезд, не о блеске рассвета,
Не о беспечности той, что сокрыта
В каждом мгновении южного лета.
Все это тысячу раз воспевали –
Горы и небо, и пену прибоя.
Нет, я о том, что мы их потеряли,
Сами отдали без всякого боя.
Что же ты, Миних, не встанешь из гроба,
Что ж ты, Потемкин, горящей глазницей
Не обернешься к нам, гневаясь, чтобы
Пламя стыда опалило нам лица!
Где ж вы, Нахимов, Корнилов, Тотлебен,
Где ж ты, Истомин! – восстаньте из праха.
Нету ни Крыма, ни моря, ни неба –
Нет ничего, кроме жалкого страха!
Заняты внуки иными делами,
