Через тысячу шагов, одурев от счета, он оказался на углу старой улицы, которая шла параллельно к реке и вела прямо на север. «Не пойду!» — подумал Петр, но ноги сами понесли его по деревянному тротуару. «Ладно, — успокоил он себя, — все равно по пути».
Через 500 шагов улица кончилась, и Петр оказался на берегу реки, где росли огромные сосны. Отыскал самую высокую. Солнце уже было низко, и тень от сосны протянулась далеко. Дойдя до конца тени, он поискал вокруг и нашел неподалеку самый большой камень. Ничего себе камушек! Положив паяльную лампу — тоже не очень легкую — на песок, Батурин, кряхтя, вывернул камень, кое-как поднял его и, прижав к животу, понес на северо-запад, то есть вдоль течения реки. Пройдя несколько шагов, он остановился и, разжав руки, бросил камень на песок. «Нашли дурачка, — со злостью думал Петр, возвращаясь за лампой, — камни таскать».
Взяв лампу, он подошел к камню, свирепо пнул его и пошел к лодке, которая была уже не так далеко и у которой его ждала Наташа.
Но какая-то дьявольская сила заставляла его все же считать шаги и думать об этом проклятом камне. Перетащив камень, он относил лампу и опять шел за камнем. Перемазанный в песке, мокрый от пота, злой как не знаю кто, мужественный Петр Батурин на дрожащих от усталости ногах перетаскивал этот чертов каменище, уже не соображая, зачем он, собственно говоря, мучается.
На одном из этапов этой каторжной работы Наташа его заметила.
— Петя! — крикнула она.
Батурин уронил камень и чуть не угодил себе по ногам. Наташа засмеялась.
— Зачем тебе этот камень? — спросила она и как-то странно посмотрела на Батурина.
— Пригодится, — сквозь зубы сказал Петр.
Он ожесточенно пнул камень и заскакал на одной ноге.
Потом, взяв себя в руки, сказал:
— Ладно. Сядем.
И когда они сели на перевернутую лодку, а по реке плыл белый красивый пароход, Петр спросил:
— Ты чего мне хотела сказать?
— А ничего, — сказала Наташа беспечно. — Просто захотела на лодке посидеть.
Петр не знал, плакать ему или радоваться.
— Просто так, значит? — спросил он.
— Фу, какой ты… Может, я зря пришла?
— Нет!
— Ну, тогда скажи что-нибудь. Чего ты молчишь? Смотри, какой закат красивый… Ну, скажи что- нибудь.
— Слушай!.. А зачем черного кота в медной кастрюле варят?
От смеха Наташа свалилась с лодки. Она смеялась до того, что слезы выступили на глазах.
— Смеешься? — обиженно сказал П. Батурин. — Я пошел.
Наташа вскочила и схватила его за руку.
— Ну, не сердись, не сердись, — сказала она виновато. — Какой ты странный сегодня.
— Будешь тут странным, — проворчал Батурин и вдруг неожиданно для себя достал из кармана письмо, написанное — как их? — симпатическими чернилами. — Читай!
Наташа взяла письмо и уткнулась в него. Эх, если бы П. Батурин был понаблюдательнее, он бы кое- что заметил. Но он не заметил.
— Че-пу-ха какая-то, — сказала Н. Орликова, возвращая письмо.
— Я и говорю — чепуха, — сказал Батурин. — Только… только почему мне это письмо Осипваныч дал? Может, это он сам и написал? А он так просто не напишет.
— Не думаю, — сказала Наташа. — А знаешь, давай посмотрим, что там, под старым пнем.
— Давай, — нерешительно сказал Петр. — А может… Ну да уж сходим…
П. Батурин отдал лампу Наташе, а сам, злобно притиснув камень к животу и проклиная все на свете, поплелся за Наташей.
Старый пень они нашли быстро. Под ним действительно что-то лежало. Это была жестяная коробочка, а в ней — свернутая трубкой записка:
— Тьфу! — в сердцах сказал Батурин. — Кто в опасности? Тайны какие-то! Кот черный! Трепотня. Издевается кто-то. Нашли дурака!
Петр сел и начал молча разгребать руками песок. Потом спросил безразличным голосом:
— А где эта… Гулькина гора?
— Недалеко отсюда, — быстро сказала Наташа. — Мы там зимой еще на лыжах катались.
— А-а, ну какая это гора, — презрительно сказал Батурин. — Так, горка.
— Пойдешь? — с интересом спросила Наташа.
— Вот еще!.. — он молчал. И вдруг робко спросил: — А ты… со мной пойдешь?!
— А еще кого возьмешь? — с любопытством спросила Наташа. — Там сказано — с четырьмя друзьями.
— Ну что ж, можно взять… — начал Батурин и сразу задумался: кто же у него верные друзья?
Он лихорадочно перебирал в памяти всех знакомых ребят и не знал, на ком остановиться.
— Хорошо, — сказал он, — можно Гошку и Прошку взять и… Фикуса.
Наташа слегка удивилась, но сказала спокойно:
— А что? Они ребята — ничего.
— Пошли, — решительно сказал Батурин, — за братцами Азиатцами.
И он пошагал вдоль берега к Веретееву дому, прихватив паяльную лампу.
У самого дома они остановились, и Петр крикнул:
— Эй, Лапоть!
Лапоть не отозвался, а на крыльцо вышел сам дед Веретей. Наташа попятилась.
— Не бойся, — шепотом сказал Петр. — Он добрый.
— Здравствуйте, — сказала Наташа и улыбнулась. — Наташа… Орликова.
— Винаминыча? — спросил дед и, ткнув себя пальцем в грудь, сказал: — Веретей я.
— Мне о вас папа рассказывал, — сказала Наташа.
Веретей добродушно хмыкнул.
— Дедушка, а где Гошка с Прошкой? — спросил Батурин.
— Там, — дед показал в направлении острова.
— А почему они в школу…? — строго начала Наташа.
Батурин дернул ее за руку, но дед Веретей услышал и понял. Его густые брови зашевелились.
— Выдеру! — проворчал он. — Гошку выдеру и Прошку выдеру.
«Ишь, разговорился дед», — подумал Батурин.
— Не надо драть, — сказала Наташа испуганно, — они… исправятся.
Дед сердито мотнул головой и направился к сараюшке, поманив за собой Петра. В углу мастерской лежал мешок с паклей.
— Конопатить, — сказал Веретей и сунул мешок Батурину.
В дверь сарая заглянула Наташа.
— Ой-ой, — сказала она восхищенно, — и верно — мастерская. А это зачем? — она показала на мешок с паклей.
