приличествующими корпоративной борьбе с нехорошей привычкой и потреблением чужого продукта. Идти надо было через весь этаж, потом подниматься, снова шагать вдоль длинной, сочащейся холодом стеклянной стены, затем спускаться на четыре пролета, тесных и крутых, чтобы достичь, наконец, замшелой от пепла тумбообразной урны, механически спускавшей окурки в черную водицу.
На дне лестничного пролета тесная толпа гудела, дымила, жестикулировала сигаретами; народу было, как на адской сковородке. Внизу, у стенки, Максим Т. Ермаков заметил две характерные макушки, крепкие и колючие; а может, ему теперь везде мерещились гэбэшники.
— Сюда, — он подтолкнул растерявшуюся Люсю в мутную стеклянную дверь.
Они оказались в тихом коридоре чужого этажа. Невдалеке виднелся красный, похожий на пухлый дамский рот, дизайнерский диванчик и растение в кадке, словно склеенное из жесткой гофрированной бумаги. Из принадлежавшей растению плесневелой землицы торчали свежие окурки, и Максим Т. Ермаков спокойно вытащил «Парламент».
— Тут, вроде, тихо, — проговорил он, пытаясь ровной интонацией успокоить Люсю, у которой пляшущая в пальцах сигаретка никак не брала огня.
— Макс, — произнесла Маленькая Люся грубым мокрым голосом, — ты знаешь, у меня Артемка, сын… Ну, ты в курсе… Его прооперировали в кардиоцентре. Успешная операция, я хирургу цветы отнесла, коньяк. И вдруг — стали отказывать все органы… Словно кто его отключает, систему за системой… Он в реанимации, в сознание не приходит уже двенадцать дней. Врачи говорят, что и не придет. Может, он слышит меня…
Тут глаза у Люси сделались вдвое больше и заблестели страшным зыбким блеском; вдоль носа двумя дорожками поползла горячая влага и, мутная от пудры, закапала с подбородка. Максиму Т. Ермакову стало не по себе. Он еще никогда не видел, чтобы слезы вот так непрерывно текли по неподвижному лицу, точно вода по камню.
— Я очень сожалею, — ответил он словами положительного персонажа из голливудского фильма. Прозвучало глупо, и Максим Т. Ермаков в досаде дернул пальмовый лист, отчего растение сухо загремело у них над головами.
— У нас осталось, может, несколько дней, — Маленькая Люся не столько затягивалась, сколько кусала сигарету. — Может, неделя или две. Артемка борется, не хочет уходить. У него совсем холодная кожа, только лоб горячий и волосы высохли, стали как синтетика. Он весь уже на искусственной поддержке, ночью сижу возле него, а такая гофрированная штука ухает, будто сова. Это Темка дышит. Он еще такой маленький, он совсем не понимает, что такое смерть, и как же ему умирать? Он ведь что-то думает, и я сижу рядом с ним, пытаюсь представить — что. Маленькому ребенку легко внушить, что он виноват: ломал игрушки, сумку маме разрисовал фломастерами. Я боюсь, что он думает, будто это все ему за сумку. Ребенок верит, будто его простят, не станут наказывать, если он пообещает, что больше не будет. Что мама простит… Иногда мне кажется, что я уже одна, совсем одна со всем этим, понимаешь, Макс?
— А чего тебе Ика отпуск не дает? — спросил Максим Т. Ермаков, почему-то переходя на шепот.
— Я не рассказываю никому, — тоже шепотом ответила Маленькая Люся, близко обратив к Максиму Т. Ермакову мокрое лицо, совершенно марсианское. — Так, знают в общих чертах. Я боюсь почему-то. Кажется, если все поймут, как нам с Артемкой плохо, будет еще хуже. Почуют кровь и загрызут. Веришь, Максик, по улице иду, спускаюсь в метро и мечтаю стать невидимкой.
— Тогда мне почему говоришь?
В ответ Маленькая Люся улыбнулась той слабоумной улыбкой, которая в последнее время не сходила с ее обглоданного личика, и ухватила Максима Т. Ермакова за толстое запястье.
— Максик, они тебя все равно достанут, — жарко прошептала она, моргая слипшимися ресницами.
— Они — это кто?
— Они, — Маленькая Люся скосила глаза на стеклянную дверь. — Они же не отступятся, Макс. Я сейчас ужасные вещи говорю… Но только ты потом все равно… Из пистолета в голову… А нам с Артемкой будет уже поздно… Если бы ты решился? Это подло — так тебя просить, но я уже на все готова, на все!
— Погоди. Да погоди ты, не реви! — Максим Т. Ермаков опустился перед Люсей на корточки, обхватил ее всю целиком, будто перепуганного брыкливого козленка. — Сосредоточься, гляди на меня. Вот ты взрослый, умный человек. Ты действительно веришь в то, что если я застрелюсь, то Артемка будет жить? Давай, включи логику. Ты правда думаешь так?
Маленькая Люся медленно подняла на Максима Т. Ермакова пустые мокрые глаза, медленно помотала головой.
— Ну, вот видишь! — обрадовался Максим Т. Ермаков. — Сама понимаешь, этого не может быть. Какая связь? Как может один человек, который живет и никого не трогает, быть причиной аварий, катастроф, смертей? Я что, по ночам поезда пускаю под откос?
— Тогда почему?.. — тихо спросила Маленькая Люся, опять оглядываясь на мутную дверь рифленого стекла, за которой густо рябили темные пятна и слышался топот многих ног по лестнице, чей-то гогот, сердитый женский голос поверх благодушных мужских.
Максим Т. Ермаков, конечно, понял, что имелось в виду. Если отвлечься от ясного внутреннего ощущения, что все обстоит именно так, как описали ему в памятной первой беседе государственные головастики, то история могла иметь множество объяснений: какой-то специальный тренинг, например, или кривая многоходовка охреневших спецслужб, принявших Максима Т. Ермакова за международного террориста. А что такое «внутреннее ощущение»? Нельзя ни потрогать, ни отколупнуть.
— Я не знаю, — почти честно ответил Максим Т. Ермаков Маленькой Люсе, почти без усилия глядя прямо ей в лицо, все-таки резавшее его почти открытый взгляд, будто слабосильная электрическая лампочка. От этой беспокоящей рези на глаза Максима Т. Ермакова внезапно навернулись крупные слезы, по чайной ложке каждая.
— Максик, какой ты хороший, — растроганно проговорила Маленькая Люся, вытирая тылом ладони вялую щеку. — Если бы я могла тебе помочь…
— А ты можешь, кстати, — вдруг сообразил Максим Т. Ермаков. — Видишь, меня прессуют, а я не понимаю ничего. Эти психи перед офисом — кто они такие, откуда взялись? Перед подъездом у меня такая же толпа придурков. Ну хорошо, со мной провели отдельную беседу, навесили мне на уши лапши. А им откуда известно про мою голову, про пистолет? Вот ты, к примеру, где взяла информацию?
— Как, ты ничего не знаешь? — удивление ненадолго переключило Маленькую Люсю с горя на реальность. — Ты давно набирал свою фамилию в поисковике, в Яндексе, например?
— Чего мне ее набирать? — в свою очередь удивился Максим Т. Ермаков. — Я не знаменитость, не звезда. По телевизору про меня нет ничего. Мне вчера один журналюга доступно объяснил, что камеры не приедут, поскольку за пиар не плочено. Я и сам все понимаю, не вчера родился.
— Нет, ты не понимаешь, — деловито перебила Маленькая Люся, страшненькая, как старая обезьянка. — В Сети Максим Ермаков — это как бы не ты. То есть ты, конечно, но как бы персонаж компьютерной игры. Игра называется «Легкая голова», самая рейтинговая в онлайне. Ну, и блогеры все время про тебя пишут. То есть как бы про того Ермакова, который персонаж, но на самом деле… Вот что, пойдем вернемся, я тебе лучше покажу. Ой, Макс, там такое!..
«Поглядим, поглядим», — бормотал Максим Т. Ермаков себе под нос, поспешая за Маленькой Люсей по ледяным коридорам и прокуренным лестницам. Отовсюду слышались разгоряченные голоса и биение музыки. То и дело навстречу валили валом взбудораженные клерки, неистово махавшие корпоративными флажками, а потом внезапно делалось пусто, и морозная солнечная панорама за окнами казалась сделанной целиком из шероховатого стекла. Люся, как-то неестественно повеселевшая, виляла впереди Максима Т. Ермакова на кривых каблучках.
В приемной от дежурного прогнозиста осталась распластанная ничком книжонка и шелуха вощеных фантиков от дешевых конфет. Все люди, у всех праздник. Максим Т. Ермаков взял у Люси ключи и обстоятельно запер дверь на три оборота замка. Тем временем Люся залезла в свое сутулое креслице и щелчком ногтя по клавиатуре разбудила компьютер.
— Максик, загружаю, — сообщила она, волнуясь и ерзая.
Максим Т. Ермаков протиснулся в секретарский закуток, отчего мебель крякнула, и вперился в монитор.
Так-так.
