Обещание

будем делать —
с одиночеством моим?
что – с одиночеством своим – я – буду делать?
Все обостряется – в период катастроф,
и вот теперь – средь клеветы и трусов:
будь, будь готов – да я всегда готов —
к твоим, о Господи, ударам и укусам.
Но – в трепыханье света и еще
каких-то листьев —
быстрых, желтых, белых —
мне холодно (как никогда еще),
и с этим – ничего – нельзя поделать.

СПИСОК ПОСВЯЩЕНИЙ

Николаю Охотину, Валерию Ненашеву, Татьяне Райт, за то, что – любили меня.

Светлане Ивановой, Владимиру Губайловскому, Александру Уланову, за то, что учили меня насчёт этого – не обольщаться.

Владимиру Путину, Джорджу Бушу и бен Ладену, за то, что меняли мою жизнь (и не всегда к лучшему) а также всем остальным – ОТСЮДА с нежностью и благодарностью – ПОСВЯЩАЕТСЯ...

Как я – газеты и людей – листаю,
вот так и ты меня
посмотришь на просвет:
и счастье – есть,
и пошлости – хватает.
Пощады – нет.

ИНФОРМАЦИОННЫЙ ПОВОД

Но ты имей в виду: когда пожар в крови,

когда вокруг – такая благодать,

а листопад – такой – что аж в глазах темно,

с кем быть (а с кем не быть),

кому принадлежать –

мне ВСЁ РАВНО.

Как шрам – любовь – под бровью от стакана,
как след – любовь – на пальце от ожога,
всегда всего мне было мало, мало,
а оказалось – слишком много, много.
Но я клянусь, что в жизни листопада
я не искал любви (я даже сил не тратил),
но я искал – защиты и пощады,
а находил – еще – одно – объятье.
Жизнь, ты – которая так часто пахнет кровью,
жизнь, ты, которая со мной пила украдкой,
ну, не было – с тобой нам – больно, больно,
а было нам с тобой – так сладко, сладко.
Все начиналось – зябко и проточно,
а продолжалось – грубо и наглядно,
а кончилось – так яростно, так мощно,
так беспощадно.

Из разговоров – лицом к лицу

Меня спрашивают:

Почему вы – так часто – пишете о сексе?

Я отвечаю (почти потрясенный):

Я – не пишу – о сексе...

Кто-то улыбается. Кто-то пожимает плечьми.

А многие – верят.

На тех, кто хочет меня [здравствуйте саша] –

я смотрю с изумленьем.

На тех, кто не хочет меня [............] –

я смотрю с интересом.

И лишь на тебя

(ты-то знаешь,

какой я на самом деле:

утренний, глупый, горячий,

почти никудышный) –

так вот на тебя я смотрю

совсем по-другому.

А тело пело и хотело жить,
и вот болит – как может – только тело.
Я научу мужчин о жизни говорить —
бессмысленно, бесстыдно, откровенно.
И ржа, и золото, летящее с ветвей,
и хриплый голос мой, ушибленный любовью, —
все станет – индульгенцией твоей,
твоим ущербом и твоим здоровьем.
И ты поймешь – что все на свете есть,
что даже в этой каше, в круговерти —
есть жизнь, есть жар, есть честь – и жженье есть,
и этот жар, и жизнь,
и честь – сильнее смерти.
Но также ты поймешь,
как трудно – говорить
с самим собой – без лести и обмана,
что тело пело и хотело жить —
не-постоянно.
Как – к самому себе – теряя интерес,
оно лишь корчилось – от лжи, любви и жженья,
как – сразу – сбросило – любовь,
как лишний вес —
без сожаленья.
И – в эту яркость, в эту круговерть —
как в сотый раз,
как в первый раз! – запело
и – захотело сбросить – жар и смерть.
Но не успело.

НО Я ЕЩЕ ПРИЖМУСЬ К ТЕБЕ – СПИНОЙ

Но я еще прижмусь к тебе – спиной,
и в этой – белой, смуглой – колыбели —
я, тот, который – всех сильней – с тобой,
я – стану – всех печальней и слабее...
А ты гордись, что в наши времена —
горчайших яблок, поздних подозрений —
тебе достался целый мир, и я,
и густо- розовый
безвременник осенний.
Я развернусь лицом к тебе – опять,
и – полный нежности, тревоги и печали —
скажу: «Не знали мы,
что значит – погибать,
не знали мы, а вот теперь – узнали».
И я скажу: «За эти времена,
за гулкость яблок и за вкус утраты —
не как любовника —
(как мать, как дочь, сестра!) —
как современника – утешь меня, как брата».
И я скажу тебе,
что я тебя – люблю,
и я скажу тебе, что ты – мое спасенье,
что мы погибли (я понятно – говорю?),
но – сдерживали – гибель – как умели.

ЗАРЕКАЛАСЬ СВИНЬЯ – ГОВНО ЕСТЬ

Из разговоров за спиной.

– Господи, какие же они все несчастные люди. Они обязаны – рассказать о себе все. Иначе их усилия напрасны.

– Но ведь это уже обыкновенный стриптиз! Снимаются покровы, один, второй, третий. Нетерпеливый зритель ждет. Ждет и боится, что занавес упадет раньше, чем стриптизер разденется.

И это – понятно.

Непонятно только – бывает ли им когда-нибудь стыдно?

(Бывает.)

Один мой знакомый сказал мне,
что формулы отрицанья —
в моей речи похожи – на формулы утвержденья.
Другой мой знакомый сказал мне,
что на все предложенья —
я всегда отвечаю – категоричным отказом...
Не уверен.
Не знаю.
Никогда не думал – об этом.
Однако – с тех пор —
на